Непорочные в ликовании
Шрифт:
Из гаража выехала машина Икрама и возле психологов притормозила на минуту.
— Вы бы еще к брату моему Ильдару заехали, — говорил чернявый. — Дело у него к вам имеется.
— Заедем обязательно, — говорил Гальперин.
— Можно сказать, прямо сейчас и поедем, — сказал Иванов.
Икрам рукою кратко махнул, и машина его с места рванула по узкой дорожке асфальтовой.
— Ну вот, — сказала Лиза Никитишне, — кажется, все довольны.
Старуха только сплюнула под ноги себе с отвращением. Была она неумна, невоспитанна,
26
— Сразу предупреждаю, что у меня сегодня сильно болит голова, — строго сказала Ванда, едва генерал вступил в прихожую.
— Головка, головка болит!.. — забормотал тот, улыбаясь глицериновою улыбкой.
— Не головка, а голова, — поправила его Ванда.
— А вот если эту головку я сейчас расцелую, — захихикал Ганзлий, потянувшись к женщине. — От пяточек, всюду-всюду и до самой головки.
— Пальто! — отрывисто говорила Ванда.
Генерал стянул с себя пальто, хотел было бросить его куда-то, может быть даже, и на пол, но повелительный взгляд Ванды заставил генерала повесить пальто аккуратно на вешалку. Ванда была ему здесь не прислуга и помогать не стала.
Ганзлий снова потянулся к Ванде.
— Так! — сказала она решительно. — Мы давно договорились, что ничего такого себе не позволяем! Не правда ли? Фу! А надушился-то!..
— Исключительно для твоего удовольствия, золотая моя!..
Ванда поморщилась.
Ф. был рядом, всего лишь за дверью, и уж, конечно, все слышал; ведь не глухой же он был, в самом деле. Женщина увела генерала в гостиную.
— Вандочка, — сказал Ганзлий.
— Не называй меня так!
— Вандочка, — упрямо повторил тот, — а посмотри, что я тебе принес.
Он вынул из кармана небольшой плоский сверточек серой мелованной бумаги, перевязанный розовой ленточкой. Там могла быть записная книжка или браслет, или еще что-нибудь. Ванда равнодушно смотрела на сверточек. Генерал стал развязывать ленточку, потом, загадочно и гадко улыбаясь, зашуршал бумагою, и вдруг из-под бумаги показались… доллары, пачка долларов толщиною почти в палец; впрочем, если и так, то скорее — в мизинец.
Ванда захохотала.
Ганзлий протянул деньги женщине, та не взяла, стояла, скрестив на груди руки, вся непроницаемая и неприступная; он подумал и положил деньги на стол. Он не был обескуражен, лишь немного смущен и все улыбался, и улыбался. Он улыбался и лицом своим одутловатым, и волосами прилизанными, и пальцами, короткими, дрожащими, и душными волнами его омерзительного одеколона.
— Это моей деточке, это моей госпоже, — сказал он.
— Внизу, во дворе, — сказала Ванда. — Кто там был?
— Не знаю, — плечами пожал генерал. Он не понимал, почему об этом стоит говорить. — Какие-то пьяные. Мои ребята их предупредили, они сразу смотались. — Вандочка, — сказал он. — Это все твое.
— Не называй меня так!
— Буду, — хихикнул Ганзлий. —
— Плетки захотел? — с угрозою сказала Ванда.
— Плетки, плетки!.. — радостно подтвердил тот. — Где твоя плетка?
— Моя плетка близко. Она очень близко. Она совсем близко. Она уже идет сюда. Вот она уже пришла… — говорила женщина. Будто бы она была змеею сейчас, говорила она так.
Генерал зажмурился, Ванда достала из-за диванной подушки короткохвостую плетку и со свистом взмахнула ею.
— Я злой, непослушный мальчишка!.. — взвизгнул генерал.
Ванда хлестнула того по спине плеткой.
— А ты знаешь, как я не люблю непослушных мальчишек? — вкрадчиво сказала Ванда.
— Да-да, я знаю, — залепетал тот.
— И ты знаешь, как я их наказываю?
— Не надо, не надо, не наказывай меня! — умолял Ганзлий.
— Да нет, я буду тебя наказывать, я вынуждена тебя наказывать, мне придется тебя наказывать. И я сейчас сделаю это!..
— Не надо, не надо, я очень боюсь твоей плетки!..
— И тем не менее ты осмеливаешься не слушаться меня?
— Я никогда больше не буду не слушаться тебя!.. — уговаривал тот.
— Ты же знаешь, что я тебе не верю.
— Поверь мне. Прошу тебя, поверь!..
— На колени! — крикнула Ванда.
Генерал послушно, с радостною готовностью бросился на колени.
— Что ты можешь сделать для того, чтобы я тебе поверила? — говорила Ванда.
— Все, что ты прикажешь!
— Покажи, как собака лает. Как она лает, когда видит свою хозяйку, свою госпожу? Ну?
Генерал зарычал и несколько раз гавкнул с некоторой, вроде, даже угрозой.
— Что?! — крикнула Ванда. — Ты мне угрожаешь?! Может, ты хочешь меня укусить?! — и огрела плеткою по спине на карачках стоявшего генерала.
Тот взвизгнул от боли и от восторга. И затявкал мелко и гадко, как наказанная описавшаяся болонка.
— Не слышу благодарности в голосе! — медленно и строго говорила Ванда.
Генерал заскулил тонко и жалобно и руками заскреб по полу, будто собака — передними лапами.
— Что за мерзкие звуки! — скривилась Ванда. — Нельзя же так пресмыкаться, даже если и боготворишь. Нет, — подвела она итог, — лаять ты не умеешь. И собакой ты быть не можешь.
— А можно мне?.. — начал генерал.
— Нет! — отрезала Ванда.
— Я только хотел поцеловать… твою очаровательную ножку.
— Что?! — возмущенно говорила Ванда. — Да как ты посмел?! Знаешь, кто ты такой после этого?
— Я… я — маленький бедный черномазый юноша, который забрался на ранчо неприступной белокурой миссис.
— Ах ты, жалкий черномазый! — сказала Ванда. — Как ты посмел забраться в мои владения?!
— О, простите, простите меня, мэм! Я только хотел взглянуть на ваших лошадей, мэм! Я очень люблю лошадей, мэм! У вас прекрасные скакуны, мэм! — бормотал генерал Ганзлий.