Непойманный дождь
Шрифт:
Я делаю еще один шаг, силой воли подавляю дрожь в ногах и делаю следующий. Все. Пора устроить привал. Достаю сигарету, закуриваю, стараясь не смотреть туда, где распростерлось тело, пока горит огонь зажигалки.
Выстрела не последует. Я выкурил сигарету, а ничего так и не произошло. Убийца ушел. Сделал свой единственный запланированный выстрел и скрылся. Мне ничто не грозит, я могу спокойно идти, я могу оказать ей помощь… Я наклоняюсь над женщиной — никакая помощь ей не нужна. Убита. Точным снайперским выстрелом в голову. Я тронул ее предплечье — рыхлое, еще теплое тело. Мне стало дурно, так дурно, что пульс нащупать не смог, я вообще не смог больше заставить себя к ней прикоснуться. Вон там стоит моя машина, спасительно горят фары, освещая дорогу… Сырой холодный октябрьский ветер быстро выстудит остатки жизненного тепла из этого
Глава 3. Гримасы безумца
Что это было? Обморок, новый сон, забытье сумасшедшего? Во всяком случае, в кювет я не съехал и не врезался в дерево. Очнувшись, обнаружил, что еду, довольно уверенно держу руль и еду вперед. Вот только никак не могу сообразить: вперед из города или вперед в город? Я снова в очках и бейсболке. Не помню, когда их надел. А может, и не снимал? Значит, я еду из города, все еще еду из города, и, значит, то, что произошло, не происходило в реальности. Это был обморок, сон, забытье сумасшедшего, все, что угодно, но не реальность. Да и как такое могло произойти на самом деле? Даже в обезумевшей реальности такому не может быть места. Мир строит гримасы — гримасы безумца, но и для сумасшедшего это перебор. Женщина в летнем платье, одна среди ночи на пустынной дороге — теплое рыхлое тело, сраженное выстрелом.
Теперь, один на пустынной дороге, я еду из города, чтобы потом, утром, когда-нибудь затеряться в толпе. Еду, чтобы внести в их стройный план ошибку, чтобы разладить его. Мне нужно скорее добраться до гостиницы, до той самой, где стулья скрипят, где мешает думать хмурый портье. Он, портье, — один из тех, кто обо мне заботится: думать действительно вредно, думать мне противопоказано, категорически запрещено. Это почти так же опасно, как составлять программы. Я устал, я хочу поскорее оказаться на ржавой койке с панцирной сеткой, через узкий проход чтобы спал мой собрат по безвыходности — ночь застала в пути, — близко, так близко, чтобы можно было слышать его дыхание, а когда станет особенно страшно, протянуть руку и ощутить тепло живого человека. Я устал, так устал. Дорожный знак…
Вот оно что! Я еду в город, назад, в город, никакой гостиницы мне не светит, и все, что было на дороге, случилось в действительности. Очередная гримаса безумца. Когда же я надел очки и бейсболку? Почему я этого не помню?
Я резко затормозил. Вернее, не я, а тот, кто едет в моей машине, — двойник двойника. Распахнул дверцу, выскочил на дорогу. Темно-серое мутное небо над головой, мокрый, скользкий асфальт под ногами. Но ни головы, ни ног я не ощущаю, словно ко мне они не имеют никакого отношения. Двойник, просто чей-то двойник, случайно воспользовавшийся моим телом. Что мне делать дальше, как от него избавиться? Как разрушить их план? Я пытался разрушить, уехав из города, но ничего не вышло, видно, это было предусмотрено заранее. Я знаю, как делаются такие штуки, я сам в свое время… Мне тогда не поверили, меня попросту осмеяли, но я-то ведь знал, я тогда даже произвел маленькую проверку практикой. Мои действия до сих пор, до этой самой минуты легко было рассчитать, потому что действовал я, в сущности, в рамках схемы. Значит, нужно попросту из нее выйти, сделать нечто нелогичное, выкинуть фортель. Например… Не то состояние, чтобы выкидывать фортели, у меня сейчас одно только желание: сойти с дороги, улечься в канаве и перестать существовать. Впрочем, я и так почти не существую. Да, нужно напрячься и сделать что-то. Перестать прислушиваться к своим ощущениям — отсутствию ощущений — и сосредоточиться на этом нелогичном поступке.
Да что может быть проще?! Этот поступок лежит на поверхности, нелогично вытекает из всей ситуации: я совершил побег из города на машине — меня завернули, теперь я совершу пеший побег, машина в наличии, в полной исправности, на ней так легко убегать, а я вот так нелогично вдруг отказываюсь от ее комфортабельных услуг. К рассвету доберусь до гостиницы, немного посплю, а вечером продолжу свой путь.
С размаху я захлопнул дверцу машины, кивнул на прощание своему транспортному средству (или тому, кто в нем остался, кто, как и я, ходит в черных очках и бейсболке?) и пошел по обочине дороги. Пошел, четко представляя себе цель — гостиницу. И довольно
Ужас вернулся, почти такой же, как там, у мертвого тела, но я продолжал идти, напрягая свой слух (не слышно ли шума мотора), напрягая зрение (не покажется ли там, вдалеке, свет горящих фар приближающейся машины). Я ехал навстречу женщине, значит, и «моя» машина должна выехать мне навстречу. Я ждал ее и страшно боялся увидеть. Я шел, целенаправленным взглядом уставившись в темноту…
Свет фар — это было сначала, и только потом — шум мотора. Все правильно: свет распространяется быстрее звука: сначала я увидел блеск молнии и только потом — после крика, после падения тела — услышал удар грома. Я продолжал идти, не сбавляя темпа, — ничего изменить невозможно. Машина приближалась. Машина приблизилась. Машина притормозила. Он в черных очках и бейсболке… Стекло поползло вниз. Водитель, довольно молодой парень, без черных очков и бейсболки, выглянул из окошка:
— Вам помочь? Что-то случилось?
Я шел, целенаправленно шел, не останавливаясь, не оборачиваясь. Я слышал, как хлопнула дверца его машины, я услышал шаги за спиной.
— Да остановитесь вы, черт возьми!
Бессмысленно! Он пытается меня догнать, не понимая, как это бессмысленно, — догнать меня невозможно, остановить меня невозможно, добиться ответа от меня невозможно, как невозможно дождаться, что тебе откроют дверь в доме, где играют на фортепьяно в октябре «Белые ночи», где лает собака, где отец и ребенок… Как невозможно добиться ответа от женщины в баре, волей несправедливой судьбы ставшей работником библиотеки… Как невозможно было остановить ту, другую женщину.
Шаги совсем близко. Вот сейчас выйдет из темноты человек в черных… Протянет мне левую руку, вытянет вперед правую… Вот сейчас прогремит выстрел…
Рука ложится мне на плечо. Голос у самого уха:
— Если вы псих, то наймите себе сиделку! Какого черта?!
Прикосновение, голос… Мрак сгустился, мрак завертелся волчком, мрак унес меня в долгожданный обморок.
Скованный темнотой неподвижности, парализованный неподвижностью темноты, я пребываю в неизвестном пространстве и не сразу могу определить, что пространство это — мокрый асфальт дороги. И когда я это определяю, обретает значение звук, назойливо, мучительно звучащий, — это человеческий голос, похожий на тот, который когда-то вот так же назойливо, мучительно звучал, но я ему не верил, — по сути похожий, по своему назначению. Этому голосу я тоже не склонен верить. Слов разобрать не могу, напрягаюсь изо всех сил — и не могу, может, поэтому и не верю? Зато вдруг совершенно отчетливо начинаю ощущать прикосновения — он, тот, кому, очевидно, принадлежит этот голос, ощупывает меня: касается предплечья, касается шеи… Хочет нащупать пульс? Я не смог, я испугался. Ее мертвое тело было теплым и рыхлым. Что она ощутила, когда я коснулся ее? Что ощущает он, касаясь меня? Снимает с меня очки… Зачем он это делает?!
Я открываю глаза, резко, как открывают дверцу машины, когда хотят спастись бегством. Лицо, расплывчатое, без индивидуальных пока еще человеческих черт, склонилось надо мной. Сфокусировалось, прояснилось. Улыбнулось.
— Ну, слава богу! — с облегчением выдохнуло воздух.
И я с облегчением вздохнул — наконец-то начал понимать смысл его слов.
— Вам лучше?
Молодой мужчина, просто обыкновенный парень, впрочем, лет на пять меня постарше. Озабоченно смотрит, кажется, искренне беспокоится. А он ведь догнал меня, смог догнать, смог остановить. Даже смог привести в чувство.
— Ну, как вы?
В отличие от меня. Я не смог, я так испугался — буквально пронзило ужасом. А он, оказывается, все же в очках, только не в черных, в простых. Довольно светлые волосы, худощавый, но крепкий. И лицо располагающее, вызывающее доверие. Расположиться, довериться?
— Черт! Я не понимаю… Как вы себя чувствуете? Занервничал, не дождавшись от меня: спасибо, все в порядке, — таких естественных слов в такой непростой ситуации. Напряженно вглядывается в мои насильно раздетые, лишенные очков глаза, стараясь увидеть в них картину моего состояния. Надо сказать что-нибудь, невежливо больше отмалчиваться.