Неправильный треугольник, или Геометрия для взрослых
Шрифт:
Постепенно Лиза не только перестала озвучивать свой внутренний мир желаний, но и действительно разучилась хотеть. Ей, выросшей с холодной и деспотичной матерью, это было совсем нетрудно. Научившись с детства давить в себе любые, самые безобидные детские, а потом и девичьи порывы, Лиза искренне верила, что это и есть семейная жизнь, полная самоотречения и жертвенности. А женское счастье есть не что иное, как готовность самоуничтожиться ради любимого человека.
С рождением дочери ничего в её жизни не изменилось. Просто появился еще один человечек, который с утра до вечера требовал еды, заботы и внимания. Но Лизе нравилось быть нужной, необходимой, востребованной. Для неё в этом заключался некий заменитель,
Муж никогда не говорил ей о любви, считая это проявлением слабости. Вадим был непрошибаемо убежден в том, что красивым, как он выражался – «сладеньким», словам место в книгах и кинофильмах, где все друг другу врут. «Мужчина должен заниматься делом», – часто повторял он и действительно им занимался, целиком и полностью сбросив быт на хрупкие плечи жены. Даже в те редкие дни, когда Лиза болела, муж не помогал ей, считая домашнюю работу занятием легким и недостойным для мужчины. Поэтому, когда перед самыми родами, подняв ведро с краской, жена спровоцировала угрозу выкидыша и попала в больницу, Вадим вызвал из деревни свою мать.
Свекровь, родившая и воспитавшая сына без мужа, самозабвенно посвятившая ему всю свою жизнь, приходила в больницу к Лизе с претензиями и наставлениями. Она могла часами рассказывать нерадивой невестке о том, как нужно и должно вести дом, правильно тратить деньги, гладить рубашки и стирать носки. А еще о том, что шланг от душа нужно наматывать на кран не слева направо, а справа налево.
Лиза не спорила. Сквозь паутину капельниц она смотрела на немолодую, уставшую и раздраженную по жизни женщину и жалела её, понимая и принимая все её желания и претензии. Казалось, не было на свете ничего такого, чего Лиза не могла бы понять и простить. Даже когда полгода спустя Вадим, оставив её с трехмесячной малышкой, укатил с друзьями на курорт по неожиданно подвернувшейся путевке. И на её робкий, даже не протест, а вопрос: «Как же мы тут без тебя?», ответил раздраженно: «Две няньки на одного ребенка – явный перебор. И потом, ты же отдыхала всю беременность, а я должен вкалывать без отпуска?» Она не посмела усомниться в его правоте. Хотя было совершенно непонятно, о каком отдыхе шла речь. До семи месяцев Лиза работала, затем делала ремонт в их запущенной, оставшейся от матери квартире, где стены не белились чуть ли не с 1913 года.
Не сказала Лиза ни слова и в тот день, когда после конфликта с капитаном Вадим, «гордо» хлопнув дверью, ушел с работы. Не упрекала и позже, когда после месяца безрезультатных поисков нового места работы он, амбициозный и не привыкший быть невостребованным, впал в затяжную депрессию.
Мрачный и небритый, Вадим сутками лежал на диване, злясь и обвиняя весь мир, а заодно и жену, которая разрывалась между домом, полуторагодовалой дочкой и курсами парикмахеров.
– Парикмахер! Что это за профессия? С твоим-то журналистским образованием! Ты хоть понимаешь, что это деградация, шаг назад! – бесновался он, когда узнал, что три раза в неделю ему придется по вечерам нянчиться с дочерью.
– Да, наверное… Но… Но, Вадим, я смогу приносить в дом хоть какие-то деньги, пока у тебя, ну… не… наладится с работой… – робко оправдывалась Лиза, пытаясь касаться этой темы как можно деликатнее.
– Ради Бога, не смеши меня! Деньги она будет приносить. Ты хоть знаешь, что такое – работать? Ты же всю жизнь просидела за чужой спиной, сначала маминой, а потом моей.
– Но ведь я работала до самого декрета, – не для того, чтобы оправдаться, а скорее ради справедливости возразила жена.
Ох, как не любил Вадим возражений. Лизиных в особенности. Они вызывали в нем отчаянные, неконтролируемые приступы ярости.
– Что ты называешь работой? Написание дурацких статеек
– Но ведь ты… – начала Лиза и запнулась, понимая, что не решится на обвинение.
Этих слов оказалось достаточно. Зверея, Вадим швырнул пустую пачку в лицо жене:
– Я знал, что рано или поздно это случится, что ты перестанешь верить в меня, покажешь свое женское потребительское начало, но… но опуститься до упреков!
– Вадим, ты меня неправильно понял. Я все понимаю и абсолютно ни в чем тебя не упрекаю. Просто у нас закончились деньги. Давно… – её голос погас, – я не могу больше одалживать и брать деньги у твоей мамы.
– А не нужно одалживать! И брать у мамы тоже не надо! Деньги нужно разумно тратить, а не транжирить на всякую ерунду! Это, между прочим, твоя основная задача – быть экономной! Когда ты уже, наконец, поймешь, что женщина должна не зарабатывать, а разумно тратить! Ра-зу-мно! Хотя, где же ему взяться, уму-то!
– Но, Вадим, ты же знаешь, я всегда покупала только самое необходимое. А на ноль, как не экономь, ничего не купишь.
– Да, на ноль, конечно, ничего не купишь! Только чтобы довести бюджет до нуля, моя милая, нужно очень сильно постараться, и ты, как видно, с этим превосходно справилась! Ломать – не строить, тратить – не зарабатывать! Так что, научись поначалу хотя бы чему-то одному. А зарабатывать научишься когда-нибудь потом, когда овдовеешь, – закончил он тираду мрачной шуткой. Лиза поняла: разговор о курсах решен раз и навсегда.
Вадиму нравилось загонять её в угол, обезоруживать, уничтожать, постоянно доказывая свое превосходство. Зачем? Он и сам понять не мог. Впрочем, едва ли он когда-либо сознавался себе в этом тайном стремлении.
Это началось почти сразу, во время одной из ссор, когда Вадим вдруг почувствовал в этой хрупкой, покорной и обожающей его женщине какое-то нерушимое глубинное противостояние, такое сильное, что он растерялся. И все последующие годы Лиза непрестанно прогибалась под него, но каждый раз распрямлялась, оставаясь собой, словно демонстрировала ему его же бессилие. Это приводило Вадима в бешенство. Тогда он унижал жену снова и снова, продолжая вести бесконечную и бессмысленную войну с её загадочной двуликостью. И эта нелепая война, доведенная до крайней точки, до абсурда, грозила ему самоуничтожением. В этом заключалась антитеза их союза. И главная тайна.
Когда подросла дочка, сценарий их отношений не изменился. Маленькая Катя, поначалу чуткая и нежная, вся такая «мамина», к пяти годам четко уловила сюжет этой семейной киноленты и полностью приняла позицию отца, как главного сценариста и режиссера. Катя растворилась в нем, восхищаясь и принимая все его достоинства и недостатки. Вадим очень гордился дочерью как самым главным и, пожалуй, самым удачным своим творением. Гордился и необычайно баловал.
Взаимный и такой нежный дует отца с дочерью был настолько самодостаточен и совершенен, что становился почти порочным. Это «почти» спасало их от инцеста и рождало черную, липкую, как смола, зависть окружающих.