Непремеримость
Шрифт:
Петров сел приблизившись к Бурцеву, тихо сказал:
– Я отвечу на все ваши вопросы, господин Бурцев. И на ваши, - обернулся к Савинкову.– Я готов отвечать, господа революционные баре живущие в фиолетовом Париже!
– Я удовлетворен.– Савинков кивнул глянув на Бурцева.– Саша принял ваш вызов Владимир Львович. Начинайте.
– Меня единственно вот что интересует Александр Иванович, - мягко с какой-то тоскливой проникновенностью начал Бурцев.– Вы какого числа в карцер попали?
– А я там постоянно сидел! Вы лучше спросите когда меня переводили
– Мне известны все даты Александр Иванович, - заметил Бурцев, - я опросил всех, кого смог из числа товарищей сидевших в Саратове в одно с вами время. Я не люблю казуистики, предпочитаю называть вещи своими именами особенно когда беседую с теми, кого ранее считал единомышленниками.
– А как вы беседовали с Лопухиным? Он что тоже ранее был единомышленником?– Петров чувствуя как ухает сердце, решил пойти в атаку.– Каким образом он открыл вам все об Азефе? По идейным соображениям?
– Нет, Александр Иванович. По идейным соображениям он бы мне ничего не стал открывать. Мне придется сказать вам правду. С волками жить - по-волчьи выть... Моим помощникам пришлось похитить дочь Лопухина... Да, да, как ни прискорбно и безнравственно, но мы выкрали ее в Лондоне. У гувернантки. В театре. А Лопухин был в Париже. И его предупредили, что ребенок будет возвращен только в том случае если он купит билет до Берлина сядет в купе и побеседует с человеком который подойдет к нему в Кельне. Этим человеком был я. Мы доехали до Берлина. Там в отеле "Кемпински", Лопухина ждала телеграмма от дочери... Вернее от ее гувернантки... Ребенок был дома. Из трех присутствующих за этим столом об этом знал один я. Если эти сведения проникнут в Россию, вы собственноручно подпишете свой приговор... Итак, вернемся к вашей одиссее... Когда вы начали играть сумасшествие?
– Вы же спрашивали моих сокамерников? Должны знать. Я числа не помню... Мне тогда не до хронологии было...
– Понимаю, понимаю, - легко согласился Бурцев, - я вас понимаю...
– Не понимаете, - возразил Савинков.– Не понимаете, Владимир Львович. Вас сажали по обвинению в хранении литературы, и это грозило ссылкой. Под виселицей вы не стояли. А мы, - он кивнул на Петрова, - испытали, что это такое, на собственной шкуре. Поэтому Саша так нервен. Я понимаю его, и я на его стороне... Однако, - он чуть обернулся к Петрову, - Владимир Львович и меня подверг допросу по поводу побега из севастопольской тюрьмы, из камеры смертников... Я не обижался на него... Я представил себе, что кому-то был угоден мой побег, и честные люди рисковали жизнью, спасая меня, но делалось все это в интересах охранки...
Почувствовав расслабляющее успокоение в словах Савинкова, увидев в его глазах мягкое сострадание, Петров ответил:
– По-моему, я начал играть манию величия в середине месяца, что-то числа десятого.
Бурцев удовлетворенно кивнул:
– Верно. Сходится. Но почему истязать вас начали только с двадцать первого?
– Тюремщиков спросите.– Петров зло усмехнулся.– Они вам ответят.
– Спросил. Точнее, спросили, поскольку мне в Россию въезд заказан. Так вот господа тюремщики
– И вы верите им, но не верите мне?– спросил Петров, бледнея еще больше.– Вы верите сатрапам, палачам и не верите революционеру?
– В возражении Саши есть резон, товарищ Бурцев, - заметил Савинков.– Когда охота за провокаторами становится самоцелью, это начинает отдавать рекламой.
– Хорошо, я поставлю вопрос иначе, - по-прежнему легко согласился Бурцев.– Вы сразу начали игру в сумасшествие?
– То есть?– не понял Петров, но скрытый подвох почувствовал сразу.
– Меня интересует, - уточнил Бурцев, - когда вы приняли решение играть сумасшествие. Сразу после ареста?
– Да.
– По каким книгам готовились?
– Когда я преподавал в школе, в церковноприходской школе, - зачем-то уточнил Петров, - все свое жалованье я тратил на цветные карандаши для детишек, покупал в Казани, в лавке Пирятинского, и на книги. Среди тех потрепанных томов, что я приобретал у букинистов, мне попался Ламброзо, "Гениальность и помешательство" . Его-то я и вспомнил после первых двух допросов, когда понял, что Семигановский - вы правильно назвали начальника саратовской охранки - все знает о нашей группе, полный провал, никто не уцелел, рассажали по камерам всех до одного во главе с Осипом.
– Минором?– уточнил Бурцев.
– Именно.
– Какую вы играли манию?
– Я требовал, чтобы ко мне пустили жену, Марию Стюарт.
– Погодите, а разве у Ламброзо есть подобный аналог? Теперь Бурцев посмотрел на Савинкова, словно бы ища у него поддержки.
Тот пожал острыми плечами.
– Владимир Львович, мне сумасшествие играть не надо, я от природы несколько умалишенный, это от папы-прокурора, он был кровожаден, ненавидел революцию и очень ее боялся... Но отчего же вы лишаете Сашу права на фантазию? Первооснова была? Была. Ламброзо. А дальше - бог в помощь.
Бурцев перевел медленный, колючий взгляд на Петрова.
– Вы потребовали себе Марию Стюарт в камере? Или уже в карцере?
– В карцере.
– А за что вас туда водворили?
– За просьбу дать те книги, которые просил.
– Что же вы просили?
– Тэна "Историю революционных движений".– ответил Петров и понял, что гибнет эта книга была запрещена тюремной цензурой.
– Вы же не первый раз в тюрьме, - Бурцев покачал головой, - неужели не знали, что Ипполита Тэна вам не дадут ни в коем случае? Или хотели попасть в карцер?
– Может быть, там было удобнее начать игру?– помог Савинков.
– Конечно, - ответил Петров с облегчением.– В карцере, где нет света и койки, такое значительно более правдоподобно.
– Я так и думал, - кивнул Савинков.– Я бы на месте Саши поступил точно таким же образом.
– Хорошо, а когда вы потребовали Марию Стюарт?– гнул свое Бурцев.– Сразу же? Или по прошествии времени?
– Конечно, не сразу. Сначала я на карачках ползал, песенки пел, а уж потом стал плакать и звать Машу.