Непричесанные рассказы
Шрифт:
Ну, понятно, мы же все с незаконченным высшим образованием! Несчастный полковник впился глазами в свои бумажки, но увы… Ну не было там ничего про сорок первого! Тогда Олень начал проявлять чудеса математики. Повернувшись к доске, он тщательно – сначала в строчку, а потом в столбик – минут пять пытался получить нужный результат, умножая то четыре на десять, то десять на четыре. Увы! Сорок один не получалось.
Утерев пот со лба, полковник начал вдохновенную импровизацию.
– Очень правильный вопрос задал товарищ студент. Еще раз предупреждаю – сведения секретные.
Так
Довольный собой, полковник собирался вернуться к своим спасительным бумажкам. Шалишь, брат! Не на таковских напал. Достоевский не унимался.
– Товарищ полковник, а что, такие лючки только в одном танке, или во всех есть?
– Ну, я же ясно сказал – танк командирский, специальный, оборудованный специальным лючком.
– А если танк подобьют, куда тогда командиру деваться? – не унимался Достоевский.
– А если подобьют, то и командир погибнет, и никуда деваться ему уже не надо будет! – не на шутку разозлился Олень.
Надо сказать, что к этому моменту все мы уже давно буквально лежали, уткнувшись носами в столы, и давились от хохота. А Достоевский не унимался.
– Ну, а если не подбили, а просто сломался танк, куда деваться командиру роты?
Ответ Оленя нас потряс до глубины души.
– Советские танки не ломаются!
Апофеоз советского танкостроения!
Атмосфера накалилась до предела. Масла в огонь подлил Дехтяр, который два года оттрубил в танковых войсках.
– Товарищ полковник, а вот я полтора года был механиком-водителем танка командира роты. Так у нас никакого лючка не было, командир был четвертым членом экипажа – командиром танка.
Да, это был удар ниже пояса. На Сохатого без боли нельзя было смотреть. Да мы и не смотрели, мы продолжали давиться от смеха, стараясь при этом не поднимать голов и не издавать громких звуков.
Но не таков наш полковник, чтобы признать свое поражение! Минуты хватило ему, чтобы прийти в себя. Хлопнув по лбу, он рассмеялся и сказал.
– Ну, ребята, совсем вы меня вопросами с толку сбили. Ну, конечно. Это во время войны на наших танках были специальные лючки для командиров. А сейчас-то их, конечно, давно нет. Командир роты, как вы совершенно справедливо заметили – четвертый член экипажа и одновременно является командиром танка. Вот и все.
Полковник Олень победно оглядел рыдающую от смеха аудиторию. По всему было видно, что он чрезвычайно доволен собой.
И тут… Ну, конечно, опять влез Достоевский, вернувший дискуссию к своему истоку.
– Товарищ полковник, так, а сорок первый-то кто тогда? И где он ездит на войне?
Побагровевший Олень взглянул на Достоевского, как на злейшего врага. Надо было что-то отвечать. И полковник не подвел, добив нас окончательно.
– Сорок первый в современной армии, – значительно сказал полковник, – это старшина роты. А ездит он при обозе!
Звонок прервал это занятие, которое – клянусь – было самым впечатляющим в моей жизни.
Выходя из аудитории, Олень столкнулся с нашим курсовым офицером
– Ну как, товарищ полковник, мои вам показались?
– Ничего, молодцы, любознательные, интерес к военному делу проявляют. Вопросами так просто замучили, стервецы.
Скажи, читатель, ну могли мы пропустить хоть одно занятие по военной подготовке? Да ни в жизнь!
Самое время вспомнить, что пишу я не роман, и даже не повесть и каким-то образом выбираться на финишную прямую. А финишная прямая – это, конечно, двухмесячные сборы под славным городом Урюпинском, куда нас привезли, чтобы окончательно сделать из нас офицеров. Ах, этот палаточный лагерь в соснах! Два месяца жизни, может быть, слегка напоминающей военную.
Чем напоминающую?
Ну, во-первых на нас надели солдатскую форму – причем на всех разного образца. Мне из-за моего роста (капитан баскетбольной команды, как-никак) досталась, по-моему, вообще времен первой мировой войны. При этом один сапог был у меня сорок четвертого размера, а второй – сорок шестого. Причем, без каблуков. Ну, так уж получилось.
Во-вторых, назначили нам командиров рот и взводов из числа офицеров местной части. Ну, увидели мы их в первый день, когда они нам представлялись, и в последний, когда прощались, и мы выставили им по бутылке водки. Действительно, на кой черт мы им нужны, если у них в своей части дел по горло, а тут какие-то студенты!
В-третьих, нас стали ставить в наряды. Наряды бывали разные – по кухне, по роте, в караул. Да мало ли чего нам только не придумывали, что бы хоть чем-то занять! А мне, надо заметить, присвоено было звание младшего сержанта, и назначен был я командиром отделения – это вам не хухры-мухры! Посему в наряды я ходил не каким-то там дневальным, а дежурным… Ну, или помдежем.
Так вот, начали мы свой лагерь «облагораживать».
А лагерь – это пятнадцать огромных (на десять кроватей каждая) палаток. И начальству нашему (без Оленя, конечно, не обошлось) пришло в голову, что лагерь наш надо облагородить. Ну, как-то неблагородно выглядит наш лагерь. Идея первая – все палатки по периметру, а также дорожки между ними утыкать сосновыми шишками.
Верх благородства!
Вот так меня одели!
Трое суток собирали мы шишки и тыкали их «по периметру». Утыкали, однако. Чем же нас еще занять-то?
Решило начальство, что шишки – это хорошо, но недостаточно. Еще чегой-то не хватает.
И тут студент Васин – что б ему пусто было – докладывает Оленю, что неподалеку – километров шесть – его, Васина, стараниями обнаружена яма с красным песком. Представляете? Везде в лагере песок желтый, а в яме – красный.