Неприкаянная душа

Малмыгина Лариса Владимировна

— А у тебя нет даже фамилии! — в отместку съязвила я.

— Почему — нет? — удивился Карлос. — Очень даже есть! Прошу любить и жаловать — Жемчужный.

— Почему — Жемчужный? — изумилась я.

— Камушки есть очень красивые, их в море добывают, — жемчуг называется. В честь них я и придумал себе фамилию, — удрученно поскреб в затылке старичок-боровичок.

— А паспорт у тебя тоже есть? — съехидничала я.

— Паспорта нет, — тяжело вздохнул домовой, — паспортов нам не дают.

— Вот то-то, — обрадовалась я, — без бумажки ты — букашка, а с бумажкой — человек!

— Зато тебе, моя дорогая,

теперь без помощи Сергея надобно думать, как прокормить свое ненаглядное тело, да и тела твоих студентиков. Нужно находить время и силы, чтобы обслуживать эти вечно голодные куски мяса и скопления костей. Их необходимо одеть, обуть, накормить, помыть. Все, что соприкасается с вашими физическими оболочками, тоже приходится приводить в порядок. Где уж вам подумать о душе! Но тебе крупно повезло, Алиса, что у тебя есть Карлос.

— Благодарю покорно, — рассмеялась я.

Когда вареники ровными рядками лежали на деревянной доске, я вспомнила, что закончилось сливочное масло. Схватив полиэтиленовый пакет, я побежала на местный рынок, где по авторитетному мнению соседей продукты были немного дешевле, чем в магазине.

На дворе стояла августовская теплынь: лето в этом году выдалось жаркое и долгое. Торговка съестным скучала. Я стыдливо подошла к прилавку: покупать товары на базаре приходилось впервые, так как статус жены руководителя не позволял мне раньше прогуливаться по рядам с высокомерными, неулыбчивыми продавцами, по старинке считающими себя привилегированным классом. Но, чтобы не околеть с голоду, оставленная влюбленным мужем безработная женщина должна экономить буквально на всем.

— Сколько стоит пачка масла? — робко спросила я у толстой бабы с носом цвета недозрелой сливы.

— Чо, ценник не видишь? — окинув надменным взглядом мое обожаемое физическое тело, огрызнулась притомившаяся продавщица.

— А масло свежее? — нежно проворковала я, заискивающе улыбаясь заносчивому манекену, вероятно, смастеренному руками пьяного подмастерья. А может, и не руками, а еще кое-чем.

— Не знаю, не пробовала, — буркнула недовольная моей назойливостью торговка.

Оглянувшись на базарных теток, занятых исключительно изыманием денежных средств у тех, кого называют малоимущими, путем обсчитывания и обвешивания, я ощутила, что во мне закипает праведный гнев, а во гневе мягкая овечка Алиса становится похожа на разъяренную пантеру.

Чтобы не взорваться подобно Везувию, и как можно быстрее покинуть сие заведение, где бедные думают, что экономят, пришлось лезть за кошельком. Но только я сунула руку в сумку, как обнаружила в ней холодный брикет чего-то твердого. Недоуменно выудив неизвестный предмет на свет божий, я поняла, что держу в ладошке пачку вожделенного масла. Надменная коммерсантка тоже узрела продукт питания в моих руках и обратила тяжелый взор на прилавок: там этого товара не было.

— Воровка! Стерва! Милиция! — завизжал оживший манекен, разбрызгивая слюну в радиусе двух метров.

— Да что б ты подавилась, — от всей души пожелала я скандалистке.

И вдруг на глазах у «воровки, стервы и милиции» стало происходить что-то, не поддающееся никакому объяснению. Торговка схватилась за горло, из очей ее полились слезы: в намалеванном живописной помадой ротике, который только что выплевывал немудреные комплименты привязчивой покупательнице,

торчала пачка злополучного сливочного масла.

Домой я вернулась в слезах. Открыв дверь, незадачливая добытчица остолбенела: господин Жемчужный сидел на кухне и с волчьим аппетитом поедал пельмени, которые, запрыгнув на пластиковый подоконник, помешивала в большой эмалированной кастрюле Марго, нацепив на себя неизвестно откуда взявшийся цветастый ситцевый фартук.

— В чем дело? Ты материализовался? — представляя голодные глаза студентов, заорала я.

— Да, решил попробовать плотскую пищу, — важно изрек мой нежный друг. — Кстати, очень вкусно. А где маслице?

— Во рту у дикой тигрицы, — тщетно пытаясь сообразить, чем заполнить желудки своих отпрысков, прорычала я.

— О еде не беспокойся, Алиса, я заказал в супермаркете парочку курочек-гриль. Отрокам этого хватит? — милостиво произнес мой спаситель.

— Спасибо огромное, — вздохнула с облегчением я, — но кто принесет этих кур в дом?

— Как — кто? — жестом фокусника раскрыл появившиеся из воздуха фирменные пакеты Жемчужный. — А я на что?

— Признайся, дорогой, — наслаждаясь видом внезапно появившейся халявы, уже миролюбивее произнесла я, — это ты подложил мне в сумку злополучное масло?

— Конечно, — удовлетворенно потер ладошки старый шутник. — Теперь ты ни в чем не будешь знать отказа. Корми свое любимое тело, сколь хочешь.

— Но воровать — грех, — осуждающе покачала головой я.

— Кто бы говорил! — неожиданно нахмурился благодетель. — А разве тебя не обворовало государство?

— То — государство, а то — отдельные люди, — попыталась протестовать я.

— Государство и есть отдельные люди, — поедая последний вареник, невнятно пробурчал Карлос. — Как же вкусно ты стряпаешь, детка!

ГЛАВА 7

МАКС

Целую неделю домовой наслаждался поглощением недешевых продуктов из дорогущего супермаркета, которые крал с особенным удовольствием. Почуяв, что мамины ужины вкусны и удивительно в ее затруднительном материальном положении обильны, Алина и Артур стали наведываться в родительский дом чаще, чем раньше, оправдывая свое поведение тем, что не хотят оставлять меня в одиночестве. Во время их визитов Карлос не обнаруживал своего присутствия. Я, мучаясь раскаянием, что поступаю дурно, принимала еду от воришки, отлично понимая, что иначе просто умру с голода. Впрочем, аморальное поведение Алисы Смирновой меня интересовала мало, но ее дети не должны чувствовать мук недоедания.

Однажды, объевшись очередной покупной пиццей, Жемчужный схватился за живот. Напрасно Марго ложилась на него мягким, теплым тельцем, напрасно делала точечный массаж острыми коготками: ничего не помогало. Помаявшись от газов и отрыжки, Карлос принял решение «кончать» со своим физическим состоянием. И тогда добыча продуктов питания вновь обрушилась на мои плечи.

Уложив целлофановый пакет в дамскую сумочку, я нехотя выползла на растерзание торговкам.

Говорят, что страх перед окружающими тебя людьми называется синдромом побитой собаки. Чем больше боишься хамства, тем больше притягиваешь к себе негативные человеческие эмоции. Но, имея за душой медные гроши, теряешься от жалости к своей несчастной персоне. А жалость унижает.