Неприкаянные
Шрифт:
— Лезь в петлю и умри, — с горечью продолжал Меджа. — Надеюсь, это разрешит твои душевные проблемы. А не разрешит — не надо. Все равно ведь тебя не будет в живых. В этом мире нет места для трусов. Убирайся.
Хижина затаила дыхание. В воздухе витали страх, негодование и растерянность. Взгляд Майны скользнул по веревке, лежавшей у его ног, потом по лицам товарищей и остановился на лице Меджи. По его глазам было видно, как он взволнован. Чувство отчаяния, угнетавшее его, сменилось теперь чувством неодолимого стыда. Он открыл было рот, словно хотел сказать что-то, по тут же закрыл его. Он понял, что ему брошен вызов.
Все, кто был в хижине, смотрели ему вслед. На глазах у некоторых появились слезы.
— Да, вот еще что, — сказал Меджа.
Майна остановился и ждал, теребя веревку.
— Сделай так, чтобы петля затянулась потуже. Будет жаль, если тебя снова кто-нибудь спасет по ошибке.
Майна кивнул и вышел.
Один из членов шайки бросился было догонять Майну, но Меджа преградил ему путь.
— Прочь с дороги, ты…
— Не надо ему мешать, — медленно проговорил Меджа. — У него свои счеты с жизнью. Он пи у кого не просит помощи. Пускай справляется сам, никто не должен вмешиваться. Оставь его в покое.
— Но ведь оп…
— Сволочь ты, — не выдержал другой член шайки. — Наплевать тебе на людей, ты только…
Меджа обернулся на говорившего.
— Что оп, брат тебе? Не психуй. Тосковать по нему не станешь. Очень скоро забудешь. И все забудут. («Все, кроме меня», — подумал он.) Не очень-то вы горевали, когда умер Бритва. А Майна чем лучше?
— Если он повесится, я…
Меджа усмехнулся и спросил:
— Что тогда? Ты тоже повесишься?
Ответом ему было молчание. Кое-кто уже начал понимать, к чему он клонит.
— Да не повесится он. Вы плохо его знаете. И домой не поедет.
— Но как он будет жить без товарищей? Куда пойдет?
— Не знаю, — задумчиво ответил Меджа. — Но только не домой. В атом я уверен.
Но тут Меджа ошибался. Майна был настолько потрясен враждебным выпадом друга, что возненавидел его сильнее, чем саму жизнь. Нет, не пойдет он в могилу. Не на такого напали. Пусть знают, что он не совсем еще конченый человек. Ему бросили вызов, и он его принял. Пойдет прямо домой и не остановится, как Меджа, на полдороге. Если родители не захотят принять его, то пусть убьют на месте. Своими руками. Так думал Майна, идя пешком в родную деревню, расположенную в тридцати милях от города.
Но сейчас, шагая вверх по крутому склону в деревню, он чувствовал, что мужество начинает ему изменять, голос разума словно подсказывал, что не следует возвращаться домой. Слабое тело и пустой желудок нетерпеливо толкали его в сторону дома, где, как он думал, его ждала сытая и спокойная жизнь, сознание же непрестанно напоминало о пропасти, образовавшейся между ним и его родителями. Что он им скажет? Что скажут они ему? Как с ним поступят? И как сложится дальше его жизнь?
Майна остановился, перевел дух. В голове вихрем пронеслись воспоминания о жизни, прожитой за годы отсутствия в родном доме. И вот теперь он вернулся.
Оп взглянул на свинцовые тучи: скоро пойдет дождь. Оглядел свои худые руки, рваную одежду и сокрушенно покачал головой.
— Надеюсь, они узнают меня, — сказал он, ежась от холода. — И надеюсь, в очаге у них горит огонь.
Оп двинулся дальше. Когда достиг вершины холма, деревня уже погрузилась во мрак. Он пошел наугад по кукурузному
— Да? — спросила опа.
Майна, смущенный, заговорил не сразу.
— Где дом Камау?
— Камау? — Женщина недоуменно повела плечами. — А какое у него еще имя?
Майна попробовал вспомнить. Но у отца, насколько он знал, не было другого имени. Для посторонних он всегда был Камау, а для него — всегда отец.
— Его зовут Камау. Мой отец! — с надрывом выкрикнул он.
— Не знаю такого, — сказала женщина.
Майна, задыхаясь от бешенства, стал громко объяснять и размахивать руками; женщина испугалась, попятилась назад и захлопнула за собой дверь. Майна постоял немного, сжав кулаки и скрежеща зубами. Что делать? Первым его побуждением было сломать дверь, но он понимал, что на это ему не хватит сил. Очень уж он ослаб. Нет, тут ничего не добьешься.
Он поплелся к соседней хижине. На улице стало совсем темно, завывал холодный ветер. Издалека доносились первые раскаты грома. Майна постучал в дверь. На пороге появился мужчина.
— Где живет Камау? — нерешительно спросил Майна.
— Который Камау? — спросил мужчина, прикрывая рукой волосатую грудь.
— Мой отец. Так его звали. Другого имени у него нет.
Мужчина оглядел жалкую фигуру Майны и покачал головой.
— Вы же знаете его! — возбужденно сказал Майна. — Знаете. Он мой отец. Камау.
— Здесь много разных Камау, — сказал мужчина. — Есть Камау — отец Майны.
— Оп, он! Я — Майна. Где оп? Где мой отец?
В этот миг молния, прорезав черное небо, осветила недоверчивое лицо мужчины.
— Ты — Майна?
— Да, Майна! Сын моего отца.
— Тот самый… Тот самый Майна, который в школе учился?
— Да.
При слабом свете, проникавшем из хижины, мужчина снова присмотрелся к Майне и недоверчиво покачал головой. Майна понял, что вопрос о школе был задан ему неспроста. У него защемило сердце, задрожали колени, заболела голова. Он почувствовал жар на щеках. Он с ненавистью смотрел на мужчину, который явно смеялся над ним. Почему этот человек злорадствует, понять было нетрудно: Майна хоть и «ученый», а одет в жалкие лохмотья. Ярость переполнила Майну.
— Где живет мой отец? Отвечай же, свинья!
Мужчина хотел что-то сказать, но передумал.
— Где, я спрашиваю?
— Где? Вон там, — показал человек жестом руки и хлопнул дверью.
Майна пошел дальше. Дом, который ему указали, был огорожен высоким забором. Он с трудом отыскал калитку. Она оказалась запертой изнутри на засов. Майна в нерешительности остановился. Душа его ликовала. Дома наконец! И в то же время его опять стали мучить сомнения. Надо ли было возвращаться? А если родные тоже встретят его насмешками!