Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес
Шрифт:
– Держу пари, спектакль и правда станет шедевром, – продолжил Мэрвин, опрометчиво отрывая руки от косяков и зигзагами продвигаясь к креслу, в которое и свалился словно мешок с углем. – И вот почему: звездой буду я, Фиппс, старый дружище. Я снова встаю в строй, босс, снова в строй. Мэрвин Поттер докладывает о своем прибытии. – Он приподнялся, салютуя, и тут же снова свалился в кресло, как уже упомянутый мешок.
– Что?! – закричал Простак.
Актер, прикрывший было глаза, точно бы намереваясь погрузиться в освежающий сон, распахнул их снова.
– Фиппс, когда у нас состоялся последний и несколько нервический разговор, я вроде как – поправь меня, если я ошибаюсь, –
– Да, все правильно.
– Мне представляется – опять же поправь меня, если ошибаюсь, – я упомянул также, будто мое сердце разбито.
– Все верно.
– Так вот, оно склеилось! – воскликнул актер, похлопывая по левой стороне жилета. – Звонит как колокол. Ни трещинки! Мэрвин Поттер снова стал самим собой.
– Это хорошо.
– Не просто хорошо, – поправил Мэрвин, – колоссально! Да, – продолжал он, – на какое-то время бессердечная жестокость Гермионы слегка расстроила меня. Померкло солнце. Жизни, почудилось мне, наступил конец. Но, заметь, жизнь продолжается! Я завернул в дивный бар поблизости от отеля и опрокинул там с полдюжины рюмашек, после чего подверг ситуацию пристальному рассмотрению, анализируя каждую грань. И вдруг в настроении моем произошла разительная перемена. Я воспрял духом, я понял – а ведь все к лучшему! Я же спасся, в последний миг, от эшафота. Как разные там личности в исторических романах. Помнишь? Палач прилаживает петлю, и вдруг все видят всадника на взмыленной лошади, размахивающего бумагой…
Мэрвин ненадолго погрузился в размышления.
– В затее с женитьбой, Фиппс, – возобновил он свой монолог, – нужно учитывать все аспекты. Меня внезапно осенило – а ведь такая девица непременно настоит, чтоб свадьба была со всякими разными прибамбасами. И тебе епископ, а то и два, и помощник священника, и подружки, и хор мальчиков. Репортеры, фотографы да в придачу – больше тысячи гостей обоего пола. Когда я, спотыкаясь, поковыляю к алтарю, эти епископы, помощники, подружки, репортеры, фотографы и гости будут с хохоту покатываться, а я буду чувствовать себя полным болваном. Прибавь к ним церковных сторожей, служек, первого и второго могильщиков, и кто только не набежит еще. А заодно прими во внимание, что за церемонией последует прием в доме у невесты. Можешь ли ты после всего сказанного удивляться тому, что я чувствую себя милосердно помилованным? С мертвенно-бледными губами, Фиппс, я брел от этого бара, но сердце мое пело. Я понял, что ангел-хранитель Поттеров не дремал где-то в уголке, как мне показалось, а трудился словно бобр, спасая меня от кошмарных событий. Только представишь, сразу дрожь пробирает. А шагая по улице, я увидел ребенка…
Конвульсивно содрогнувшись, Мэрвин приостановился.
– Не знаю, – дрожащим голосом продолжил он, – то ли все дети в Сиракузах такие, то ли этого подослали, чтобы остеречь меня. Весь раздутый, похожий не то на Бориса Карлоффа, не то на Уинстона Черчилля. Глаза наши встретились, и голос сверху шепнул мне на ухо: «Смотри, Поттер. Если бы не исключительно добросовестная работа твоего ангела, что-то в этом роде могло приключиться и с тобой». Ты можешь возразить, что у меня ничего подобного не родилось бы, но кто ж его знает? У мужчин и покрасивее меня получались страшненькие дети. Некоторые мои друзья породили истинных химер. В общем, как бы там ни обернулось, исчезли последние сомнения в мудрости Промысла, опрокинувшего мои матримониальные планы. С плеч у меня гора свалилась. Я
– Вовсе нет, это и есть бутылка. Шампанское.
– Приди же ко мне! – воскликнул Мэрвин.
И оглушительная тишина, тишина истинного счастья, слишком глубокого, чтобы выразить его словами, пала на номер 726.
Нарушил ее Оскар Фричи.
– Мистер Поттер, – попросил он, – а вы дадите мне автограф? Пожалуйста.
19
«Жертву» показали в Сиракузах к концу сентября, а потом поехали обкатывать в Олбани, Вустере и Провиденсе. А премьера на Бродвее состоялась только через месяц, точнее – 27 октября.
Когда Динти Мур вошла в офис «Леман продакшнс» утром 28-го, ей вдруг почудилось, будто по всему миру затрезвонили радостные колокола. Однако то был всего лишь телефон, и она поспешила взять трубку.
– «Леман продакшнс», – проговорила она, чуть растягивая слова. – Не-ет, мистер Фиппс еще не пришел. Да, похоже, спектакль сногсшибательный… О, я не зна-аю! По-моему, мистер Фиппс сам хочет представить его в Лондоне. Позвоните ему позже. До свида-а-ния-я. – И Динти, повесив трубку, исполнила несколько танцевальных па.
Успех «Жертвы» скорее всего не стал сюрпризом для собеседника на другом конце провода, потому что в нынешнее время сюрпризов в театре не бывает. Лет тридцать назад иному спектаклю порой удавалось незаметно прокрасться по глубинке и внезапно вспыхнуть в Нью-Йорке. Но сегодня у «Верайети» всюду есть шпионы и шансы даже самой скромненькой постановки взвешиваются неделя за неделей. Ослепительный свет, направленный на трон, – слабое мерцание в сравнении с прожекторами, освещающими каждую новую театральную постановку.
Любому опытному завсегдатаю Бродвея сказали бы все такие заголовки:
«ЖЕРТВА» СОБРАЛА 15 000 ДОЛЛАРОВ В ОЛБАНИ»
«ЖЕРТВА» ПРОШЛА НА УРА В ВУСТЕРЕ»
«СЕНСАЦИОННЫЙ СБОР В ПРОВИДЕНСЕ – 20 000 ДОЛЛАРОВ!»
Распространился слух, что если триумфы в провинции не обернутся провалом, то в требовательной столице успех спектаклю обеспечен. Так и оказалось. Несомненный, бесспорный, безусловный, как написал бы мистер Роджет в своем «Тезаурусе». Спектакль стал оглушительной сенсацией.
Катился потихоньку день. Раздавались телефонные звонки, двое посетителей попросили о встрече с мистером Фиппсом, и Динти пообещала, что сообщит об их визитах боссу, когда он появится. Наконец вошел Простак, потрясенный, словно он увидел призрака.
– Приветствую тебя, королева души моей, – взволнованно произнес он.
– Привет и тебе, маэстро, – вежливо ответила Динти.
– Послушай-ка, – спросил Простак, – ты шла сюда мимо театра?
– Да, конечно.
– У кассы что, правда очередь?