Непрочитанные письма

Калещук Юрий Яковлевич

— Приехали! — сказал Теткин. — Геройский гвардейский 139-й! Никогда бы его не видать! — И, когда мы подошли к балкам, добавил с плутоватой ухмылкой: — Буровой мастер Петров, помощник мастера Лёвин.

— Вот куда они, герои-то, попрятались, — в тон ему пробормотал я.

Конечно, то были однофамильцы Григория Кузьмича Петрова и Геннадия Михайловича Лёвина, знаменитейших буровых мастеров Самотлора, но случайная прихоть совпадения еще резче оттеняла печальную участь бригады со 139-го куста Талинского месторождения.

Буровой мастер Анатолий Федорович Петров мял дрожащими пальцами папиросу, пока из нее не начинал сыпаться табак, брал другую, калечил и эту, не прикурив, отвечал односложно, лицо его совсем не менялось во время разговора, жило независимо, отторгнуто от произносимых слов, на нем застыли недоумение, растерянность, боль... Приехали из Волгограда. Когда? В апреле прошлого года. Да, всей бригадой. До сентября ждали станок. Потом начали разбуривать 139-й куст. Точнее говоря, пытались разбуривать. Четвертая скважина в батарее — и ни одну не прошли до конца.

Не вышло. Вот и на этой уперлись в отметку 2588 метров — каюк. Подняли инструмент — а спустить не можем. Идем с проработкой — доходим до забоя. Но долото уже не фурычит. Снова подъем. Замена. Спуск с проработкой. И та же песня. Без слов. Если и дальше толкаться — можно потерять инструмент. Уже бывало. Больше не хотим. Теперь получили команду — срезаться на глубине 1100 метров, изолировать пробуренный ствол. И пойти новым. Вон геофизики приехали — новое направление щупают...

— А что на новом-то будет? То же самое? — то ли спросил, то ли просто сказал, ни к кому не обращаясь. Петров и, так и не закурив, бросил изломанную папиросу, валко побрел к каротажному агрегату. Теткин двинулся за ним. Когда мы вновь сели в машину, он замысловато, но неумело выругался и сказал:

— Да я ж только по растрепаям и езжу! Такая у меня специальность! В приличные бригады меня не пускают!

— Какие они растрепаи, — возразил я. — Несчастные мужики. Разве это работа? Мука. У них уже год почти — ни работы пристойной, ни заработка. И это не где-нибудь, а на Севере.

— Да-а... — устало произнес Теткин. — Я ведь уже две недели бок о бок с ними. Жалко их, конечно... Здесь геология с придурью.

— Вот и разобрались бы вы наконец в этой придури! Зачем на людях эксперименты ставить?

— Новиков — знаешь его? — сейчас в Тюмени сидит, «научную команду» подбирает. Все ж таки — наш бывший главный технолог, условия здешние знает...

— Ну и что?

— Будет проводить здесь, на 139-м кусте, опорно-технологическую скважину.

— И сразу все станет ясно.

— Ну не все. И не сразу... Опорно-технологическая — это...

— Да пойми ты, Евгений Евгеньевич! Я не против опорно-технологической. За. Только скважина будет у вас как бы экспериментальная, а бригада? Обычная производственная бригада. С обычным плановым режимом. И с обычной пометровой оплатой. Иначе говоря, с привычным отсутствием оплаты — метров-то нет. Новиков — и когда здесь был — давно-о-о собирался дать бурению технологическое обеспечение. И сейчас собирается. Значит, у него время есть... А у этих мужиков? Да дай ты им крылья — тут же дунут они в Волгоград. Или еще дальше. На Кубань. Там и скважины есть, и виноградники рядом...

— Вообще-то УБР-два хорошо начинало, резво. Ух ты, решили тогда, все мы могем. И сели.

— Но почему же объединение только планы продолжает строить: надо экспериментальный участок выделить... надо то, надо это...

— Не мы же решаем.

— Не вы? Да у вас в объединении каждый — стратег. Один гордится, что не сразу шашку достал, целых два месяца терпел, думал, другой на двухтысячный год все спланировал, а что после обеда будет, не знает...

— Здесь и пообедать-то негде, — заметил водитель. — Надо бы это... на ту сторону подаваться.

— Давай на 144-й, — сказал Теткин. — К Медведеву. — И повернулся ко мне: — У нас и в бригадах есть стратеги. Даже в вахтах. Не только в объединении.

Да нет, не прав я. Или не совсем прав — но какая разница? Просто тягостное видение 139-го куста — даже фонарь вышки показался мне похожим на брошенную нами впопыхах на Харасавэе «десятку», на ободранный остов буровой, хотя обычный, типовой станок был, снаряженный всем, чем надо, — потерянное лицо Петрова, молчаливые тени его товарищей по несчастью резанули по воображению, словно никогда я такого не видывал. Видел. И не такое. Та же харасавэйская «десятка», десятая разведывательная буровая — как бежали мы с нее, подгоняемые пинками проснувшейся тундры, под треск ломающегося настила и пронзительный скрежет напрягшихся оттяжек и даже не знали, удастся ли нам вернуться сюда! Правда, то разведка была. Не промышленное бурение. Но и здесь в «гнилых углах» осталась морока, а в целом месторождение... «Результаты в бурении заметно выросли, выравнялись по многим причинам, — рассказывал мне заместитель начальника управления по бурению объединения «Красноленинскнефтегаз» Мидхат Фаткуллович Зарипов. — Конечно, сказалось естественное накопление опыта, укрепление баз, совершенствование обеспечения...» К Зарипову я пошел после беседы с Путиловым — хотелось поподробнее, помасштабнее, что ли, узнать о технологических переменах. Работал Зарипов в Нягани уже несколько лет, а до этого был главным инженером Сургутского УБР-2, «лёвинского УБР». Понятно, эту подробность не стоит переоценивать — помнится, Лёвин сам смеялся над подобной логикой: «Они думают: раз человек в передовом УБР работает, — значит, везде хорошо сработает», — однако она, эта логика, частенько управляет причудливой, прихотливой практикой должностных перемещений. Сейчас, к примеру, когда по Западной Сибири шарахнули критическим залпом из всех газетных и журнальных стволов, пощадив, кажется, только Нефтеюганск и Стрежевой, — пошла по всем нефтяным весям волна выдвиженцев от нефтеюганской или стрежевской сохи, даже обкомовский отдел нефти и газа пополнился наполовину нефтеюганцами. Я не к тому, чтобы умалить заслуги Нефтеюганска или Стрежевого, — просто бытующие сейчас уничижительные или назидательные сопоставления не всегда кажутся мне справедливыми, или, как выражается Теткин, не вполне корректными: слишком скоро забыли мы о том, что широкая

спина Самотлора долгие годы закрывала, уравнивала смелые эксперименты и унылую бездеятельность, экономическую обоснованность и «купецкий» размах; верность принципам и «как-прикажете». Однако вспомнил я, что Зарипов работал в «лёвинском УБР» всего лишь потому, что там привыкли думать не только о результате, ко и о том, что этот результат обеспечивает всю технологическую, экономическую, организационную, социальную цепочку. «Мы закрепили технологов за бригадами, их оплату поставили в зависимость от конечного результата, — продолжал Зарипов, — тем самым повысив их заинтересованность и укрепив ответственность...» — «Как в Сургуте?» — «Ага, как в Сургуте... И еще одно обстоятельство. В бурении львиная доля успеха зависит от бурового мастера. Значит, опыт лучших буровых мастеров — тоже категория экономическая. Занялись мы всерьез распространением опыта, вообще наладили обмен информацией между бригадами, стали проводить ежеквартальные совещания буровых мастеров. Оказалось очень эффективно! Ведь они, бурмастера, как ни странно, друг с другом редко встречаются. Каждый занят своим делом на своем кусте...» Вроде ничего тут особенного нет. Вроде бы везде так должно делаться. Пятнадцать лет лежит у меня в архиве вырезка из «Правды» от 20 января 1971 года — две колонки под газетной «фирмой» озаглавлены так: «В Центральном Комитете КПСС. О широком распространении опыта работы передовых буровых бригад в нефтяной промышленности и геологоразведочных организациях». Среди имен, упомянутых в постановлении, встречаются и хорошо знакомые — Шакшин, Петров, Ягофаров, Лёвин, говорится о «выдающемся успехе» возглавляемых этими буровыми мастерами коллективов и предлагается «повсеместно организовать работы по распространению их опыта». То девятая пятилетка начиналась. Кажется, была она последней, когда делалась ставка на умение, опыт, мастерство, — после звучали те же слова, но мотив был другой, и песня не сладилась. Может, сейчас снова се запоют?.. «Однако самым главным для нас, — сказал Зарипов, — было совершенствование технологического обеспечения, тщательный подбор необходимых свойств промывочной жидкости, именно подбор, а не тыканье наобум». — «Помню, прежде это так и называлось — Макарцев мне рассказывал — «метод тыка». А Зарипов добавил: «Говорить о том, что мы покорили Талинку, пока преждевременно». — «Из-за «гнилых углов»?» — «Да. Тут наиболее мощная — фроловская свита, шестьсот метров залегания. Нижняя кромка пласта отбита не всегда точно, и, как правило, осложнения начинаются на переходе из фроловской свиты в баженовскую. Страшные осыпи! Надежных методов борьбы с ними у нас пока нет. Умение бригады, ее опыт проводки не гарантируют... Тот же Макарцев: как он сидел на 122-м! А на нормальном кусте они всем показали... Сейчас семь бригад в этой зоне маются». — «А не кажется ли вам, Мидхат Фаткуллович, — спросил я, — что следовало бы пересмотреть оплату труда бригад, попадающих в опасную зону? Скважины эти, поди, все равно вам нужны? Нельзя прекратить здесь бурение, пока надежные методы не будут найдены?» — «Нельзя. Эти скважины нужны. Для грамотной эксплуатации месторождения». — «Так зачем же людей эксплуатировать... э-э... безграмотно?» — «Мы ищем выход. И с оплатой ищем. Например. До двух с половиной тысяч метров, до выхода из фроловской свиты, платить как обычно: есть ускорение — платить ускорение, ну и так далее. После двух с половиной — тариф плюс премиальные». — «Вряд ли это выход, — усомнился я. — Они ж на каждой скважине упираться будут незнамо сколько. Это когда еще они новую начнут, чтоб руки подставлять под ускорение за две с половиной тыщи...» — «Пожалуй, так, — согласился Зарипов. — Искать надо. Надо искать... Надо тормошить науку. Надо тормошить себя...» — «Вытаскивать себя из болота за волосы? Как Мюнхгаузен — вместе с конем, зажатым между колен?» — «Ну да. Примерно».

Вновь мелькнуло в ветровом стекле «уазика» и исчезло, только теперь уже справа по ходу движения, кромешное крошево опаленного металла, обугленных кореньев, оплавленной земли. Теткин скользнул взглядом по останкам взорванной буровой, проворчал:

— Вообще-то все эти кавалерийские методы надоели. Ногу в стремя — и на танки. Или так еще: скачем, скачем — холка в мыле. За кем гонимся? От кого убегаем?

— От себя. Чтоб не думать ни о чем.

— Но кто, кто должен сказать, каков пионерный период у бригады? А ведь он нужен, да? У управления? У объединения? Когда я в Вартовске работал…

— Это во втором УБР? У Исянгулова?

— Ага. Старик Исянгулов...

— Тогда-то он стариком не был.

— Да всегда он казался нам стариком! Все делал медленно, с расстановочкой. Над ним посмеиваются, а у него своя линия. Он готовил результат. И ведь это был результат, да?

— И буровых мастеров этого управления можно было отличить от остальных, — подумал я вслух. — По походке, что ли?.. Шакшин, Петров... Какая-то плавность движений... Даже Володя Глебов — уж на что пацан был тогда, а тоже — медлительный, основательный, степенный...

— Школа!

— Куда же она подевалась, эта школа? Куда уходит все, чему мы научились?

— Каждый учится сам. Должен. Сам. Учиться.

— И это верно. По отношению к человеку. Одному человеку. Каждому.

— Однако не каждый хочет... Сворачивай! — крикнул Теткин водителю. — Вот он, 144-й... — И сказал мне: — Комсомольско-молодежная бригада. Вроде как у Володи Глебова когда-то в Нижневартовске. Да-а... Буровой мастер — Валера Медведев. Годочков ему... полста пополам. Совсем мальчишечка! Сюда еще студентом приезжал, я с ним на Ем-Еге встретился, я тоже там начинал... Распределения к нам не было. Упросил. Упросил, умолил, уломал — в Нягань прорвался. Вот так. Остальное — сам увидишь.