Непрочитанные письма
Шрифт:
«Какое качество в человеке для тебя наиболее ценно?»
«Прямота. Когда человек искренен — пусть он даже ошибается: его поправят, он сам поймет свою вину, исправит свою ошибку. Не люблю, когда люди юлят...»
«Не любишь тех, кто считает, что от них ничего не зависит, тех, кто юлит... Еще что не любишь?»
«Знаешь, есть такой тип людей: «А-а-я-все-знаю!» Их не выношу, на дух не принимаю. Тебе Макарцев рассказывал, наверное, как он неделю на буровой проторчал, азимут ловил. И подсуропил ему один из таких «а-а-я-все-знаю!». С виду парень как парень, не тюфяк, не рохля, боек, уверен в себе, исполнителен на диво — в любую минуту готов лететь какое угодно распоряжение выполнять, но в душе — никакого отзвука... И вот что еще опасно: такие сами быстро приучиваются приказы отдавать, не задумываясь, выполнимы они или нет, необходимы или никчемны...»
— Порядок, — удовлетворенно
— Еще бы.
— И я там его повстречал. Такой же, как прежде. Весь в деле.
— Ты тоже, Васильич, мало переменился. И, как прежде, весь в деле.
— А Геля еще не приехала?
— Пока нет.
— Зря, — нахмурился он. — Зря.
— Видно, она дожидается, пока девочки школу закончат, — пробовал я вступиться за Гелю.
— Каникулы уже давно... — Он посмотрел на часы. — Ого! Вот что она, эта белая ночь, вытворяет. Одиннадцатый час, светлынь, Катерина где-то гуляет... Действительно, уж больно самостоятельная гражданка.
— Пошли вместе поищем, Васильич. Я к тебе завтра на службу зайду. Когда лучше: с утра? после обеда?
— Давай после обеда. Прямо к двум.
Катерину мы нашли сразу же. Прислонив велосипед к забору, она самозабвенно играла с подружками «в классы», а отцу недоуменно сказала:
— Почему домой, папа? Еще все на улице! Ты погляди, как светло.
Было светлым-светло, и на всех улицах играли дети, и была уже ночь. Время можно было определить разве что по тому, с какой безнадежной настойчивостью некто в рыжей штормовке ломился в запертые двери ресторана «Югра», взывая в пустоту почему-то по-английски:
— Онли уан галп, плиз! Онли уан! Иф онли сип! — А из-за дверей его пытались урезонить, устало и беззлобно приговаривая:
— Шел бы ты домой, Славик... Шел бы, а?
— Онли уан!..
Тот, кого назвали Славиком, еще долго ворчал, канючил, перейдя на простой русский, потом на самый простой, заветная дверь так и не открылась, и вдруг он запел неожиданно чистым и приятным голосом: «Плиз, релиз ми лет ми гоу, фо ай дант лав ю эни мо-о-о!..» — не иначе как сам Энгельбергт Хампердинк появлением собственной персоны осчастливил этот тихий городок, приняв в миру скромное имя «Славик».
Свет белой ночи не давал тени, и отсутствие ее внезапно пробуждало странное чувство оторванности от земли, глухое ощущение неприкаянности и неуюта.
Город затих, огней не было видно нигде.
...И приснилось мне, будто иду я по узкой, пыльной, горбатой улочке и с каждым шагом осознаю, что она мне знакома — надо бы повернуть направо, в коротенький тупичок, обсаженный дикой, давно народившейся вишней, а там откроется низенький дом причудливых очертаний, с непомерно большой, вычурной крышей, покрытой затейливыми уступами сизой щепы: я поворачиваю направо и попадаю на пустырь, заросший борщевником. По-видимому, мне следовало бы умерить шаг, тот тупичок был раньше, я просто проскочил мимо, не заметив его; прежде расстояния казались иными — то, до чего можно дойти, было близко или далеко, то, до чего дойти невозможно, было всегда близко, ибо окружало, обволакивало с разных сторон или тайком проживало в глубинах мальчишеского сердца. Снова и снова я возвращался и шел, но никак не мог отыскать заветный тупик — и понял тогда, что давно не сплю, а вспоминаю.
За окном было то ли уже светло, то ли еще светло.
Лет двадцать назад, после длительного перерыва, я попал вновь на остров, где началась моя школьная пора, и первым делом решил отыскать свою старую школу. Я нашел Восточную улицу, без труда обнаружил наш прежний дом, хотя фасад его был немного перестроен (у нас сохранились японские легкие раздвижные двери, а теперь их место занимала цельная массивная дубовая плита с металлической оторочкой); другой стороной я направился вверх по Восточной улице, долго искал поворот в тупик — он оказался о трех десятках шагов от дома, а меня все время проносило дальше; но вот я вошел в школьный двор, низенький дом был еще цел, его, как видно, даже собирались ремонтировать — вместо таинственных перепадов крыши белели прямые ребра свежих стропил, а под ногами шуршала истлевшая щепа, рассыпавшаяся в прах от легкого прикосновения.
Но не это поразило меня! Я увидел море! Я никогда не подозревал прежде, что из школьного двора видно море, не мог я позабыть такое, не мог, однако объяснить неожиданность своего открытия мне было тоже невмоготу.
Я медленно обошел притихшее строение, но, вопреки тайной надежде, ничьи давние голоса не зазвучали в старых стенах — должно быть, они улетучились, когда начался
На дверном стояке я обнаружил неоднократно закрашенные зарубки, где-то на уровне груди или еще чуть ниже. A-а, вспомнил я, мы же тогда отчаянно росли, и курточка, купленная к началу учебного года, расползалась по швам уже к ноябрьским праздникам, мама ловко научилась надставлять, расширять эти курточки лоскутьями немыслимого цвета — я убежден, что индейцам племени сиу или воинственным ирокезам не доводилось носить столь живописных одежд. Я попытался прикинуть тогдашний свой рост, рост третьеклассника (ага, я был тогда всего лишь на год старше «самостоятельной гражданки Катерины»), вышел на улицу, сделал легкую карандашную отметину на стоявшей посреди двора новенькой дверной коробке, присел, чтоб макушка оказалась вровень с чертою, — и море исчезло.
Исчезло!..
Став ниже сантиметров на сорок, я сумел разглядеть лишь старый редкозубый забор и неубранную ботву на крохотном картофельном поле.
«Но учителя... — с запоздалой обидой подумал я. — Ведь они-то всегда видели море. Почему же нам об этом никогда не говорили? Почему?..»
К двум часам следующего дня, безжалостно выскоблив щеки уже туповатой бритвой и постаравшись придать командировочному своему облачению относительно благопристойный вид, я зашел в здание, которое в этом маленьком, при свете дня казавшемся домашним, городке было видно отовсюду.
Поднялся по лестнице, нашел дверь с табличкой «Первый секретарь Ханты-Мансийского окружкома КПСС Виктор Васильевич Китаев» и, помедлив мгновение, зашел в кабинет.
Китаев звонил по телефону, я тем временем разглядывал карту области, на которой просторно разместился округ, и думал, о чем же буду говорить с первым секретарем.
То, что я помнил про него, имело прямое отношение к бурению на нефть, разведке нефти, ее добыче. А теперь? «Пленум окружкома КПСС. С докладом о проблемах развития сельского хозяйства в округе выступил первый секретарь окружкома партии В. В. Китаев...» Да тут еще и лесные дела, и строительство, и заботы учителей, медиков, хлопоты рыбаков, будни бытового обслуживания, трудности навигации, проблемы коренного населения — и еще, и еще, и еще... Конечно, несколько лет в обкоме партии — сначала замзавом, потом заведующим отделом — помогли прикопить определенный опыт. Но в том-то и дело, что определенный: отдел отраслевой, вел знакомые вопросы нефти и газа. Потом учеба в Москве. Ах, как я жалею, что не расспрашивал его тогда подробно, чему же там учат. Хотя программу представляю — немало моих знакомых прошли через это раскидистое здание на Миусах. Разумеется, углубление политического мышления, взгляд на хозяйственную проблему, исходя из проблем личности, всесторонняя экономическая подготовка. Но главная задача, наверное, все та же — грамотная эксплуатация нефтяных и газовых месторождений, — она определяет стратегию обучения и характер предполагаемых действий тех, кто закончил курс. Любопытно, подумал вдруг я, стал ли он защищать диссертацию? Когда-то, еще в ту первую беседу «под запись», он твердо заявил: «Любой грамотный человек через десять — пятнадцать лет после окончания института способен защитить кандидатскую диссертацию. Но наукой — я убежден — должны заниматься не просто грамотные люди, а люди с идеями. Смелыми научными идеями. И для того чтобы заниматься практической работой, тоже необходимо призвание, может быть, даже талант. Вот ты возьми Лёвина. Посмотришь на него — вроде бы обыкновенный парень, звезд с неба не хватает. Но в бурении — нет ему равных. Почему? Да потому что талант!»