Нерассказанный рассказ
Шрифт:
Ее разбудили шаги по дому, чайник, запевший, как оса, запах бензина и кашель матери. Катя поднялась - горел свет, на дворе уже стояли сумерки, родители накрывали стол.
– Мама! Мамочка!.. Папа!..
– Катя обняла мать и закивала отцу. Извините... не знаю, где что...надо было яичницу поджарить?..
– Она помнила, что отец любил яичницу.
– Ой, такая была поездка!.. Как я вам благодарна!
– Нам-то за что?
– отец как-то странно смотрел на нее.
– Это уж партии-правительству... или как теперь?
И Катю удивило,
– Как себя чувствуешь, дочка?
– Нормально.
– Говорят, ты купалась...
– Где?
– Катя покраснела.
– А-а... Да с дороги хотела окатиться... Я не знала, что тут подглядывают. А что?
– Ничего. Осенью как, учиться пойдем? Или работать? Тебе врачи что сказали?
– Врачи? Ничего.
– Совсем ничего?
– накаляющимся голосом переспросил отец и, стукнув кулаком по столу, смирив себя, прошептал.
– С-су- ки!..
– Коля!
– умоляюще прервала мать этот малопонятный разговор.
– Давайте есть.
– И позвала.
– Витя-я? Ты скоро?
Вошел брат, обтирая ладони о штаны в опилках. От него пахло струганым деревом.
– Готово, - сказал он.
– Сверху поролон ей кину - будет, как царевна, спать...- Катя поняла, что Витя мастерил ей лежанку.
– Ой, мам... а в Венеции у нас были койки! Что в длину, что в ширину...
– Потом расскажешь. Небось, от картошки отвыкла? Папа, ты что же все в окно глядишь?
– Налей.
– Коля, тебе сегодня не надо.
– Как это не надо? Дочь приехала.
Мать ушла в сени, а Катя быстро проговорила:
– Пап, а у них там вина...красное называется кьянти...
– Потом!
– чуть не зарычал отец. Видимо, его глодала какая-то обидная мысль, он пробормотал.
– Все на свете знают, что нам, русским, надо... когда пить... где нам жить... когда помирать... А вот хрен им! Скоро ты?!
Мать уже наливала ему в стакан водки.
Отец угрюмо выпил и начал жевать хлеб. Катя еще раз хотела было как-то скрасить стол рассказом об Италии:
– А еще они перед едой молются...
– Потом как-нибудь!
– отец повернулся к Вите.
– Уголь дадут, нет?
– Обещали.
– Витя, подражая отцу, ел с суровым видом картошку с хлебом.
– Нам всю жизнь обещают... сначала коммунизм обещали, потом капитализм... А в итоге - люди все хуже живут, да еще их травят, как тараканов...
– Отец вынул из кармана что-то вроде карманного фонарика с плоской батарейкой и прислонил к стене дома.
– Так. Даже здесь... около тридцати... Ну-ка, твои волосы?
– И он больно ткнул железкой в голову Кате.
– Тэк-с. Тридцать.
– Он, наверно, у тебя неправильно показывает, - заметила мать, кашляя в платок и старательно улыбаясь.
– И здесь тридцать, и на улице тридцать...
– А потому что везде заражено!
– закричал отец, наливая себе еще водки.
– Где-то в тайге атомный завод... Нету чистой России! Бедная моя дочка!.. Что они
– А что?
– не понимала Катя.- Зато как нам повезло... Мне и Нинке...
Отец выпил водки и ушел на крыльцо курить. На ходу доставая сигареты, за ним пошел и Витя.
– А Нина... где теперь, не знаешь, мама?
Мать молчала.
– А вот у них, мама, везде... на улицах... на стенах... портреты не Ельцина или еще кого, а Мадонны... матери Христа...
– У тебя нигде ничего не болит?
– спросила мать.
– Не-ет, - протянула Катя.- Вы хотите, чтобы я физически вам помогала, а не училась? Я буду помогать. А учиться я могу и вечерами... я уже немного итальянский знаю... У них, между прочим, легкий язык... и много похожего... например, "мамма" ...
– Потом, - поморщилась мать и обняла дочь.
– Я очень устала.
Как-нибудь специально сядем и обо всем расскажешь... А сейчас ешь, ешь... ты такая худенькая...
– А у них считается, что девушка должна быть именно худенькой...
– Да, да, - рассеянно закивала мать и снова обняла дочь.
– Давай спать.- И размашистыми шагами пошла в сени, вернулась с тулупом, закричала, оборачиваясь.
– А ты вместо того, чтобы дым глотать, занес бы свое творение!
В дверях показались на манер саней сколоченные доски и затем сам Витя, от него разило табаком. Он с грохотом установил лежанку с короткими ножками вдоль стены справа от дверей, удвинув вперед к окну стол, и указал, как Ленин или Горбачев, прямой, даже чуть выгнутой ладошкой:
– Пожалте, плис!.. Поролон принесу завтра.- И ловко сняв двумя скрюченными пальцами, как фокусник или коршун, недопитую бутылку водки со стола, он выплыл из избы в сумерки двора к отцу.
Мать было метнулась за ним, но , махнув рукой, принялась стелить дочери постель. Постелила и на секунду замерла. Кате страстно захотелось, чтобы мама, как в прежние годы, ее перед сном обняла и в лоб поцеловала, но мать со страдальческим лицом тоже заспешила на крыльцо, видимо, уговаривать старшего Жилина не пить эту горькую отраву. Катя осталась одна. Да что же они все, даже не хотят пообщаться?
Катя накрылась с головою простыней и волосатым чужим одеялом и заплакала уже в четвертый или пятый раз за день. Ну и день приезда!
Она рыдала, и ее обступали в розовой вечерней дымке старинные дворцы Италии, где на улицах повсюду памятники - из бронзы и мрамора, и лошади, и люди, и никто их не портит... А вот еще не забыть рассказать, какой угрюмый мост есть во Флоренции, какой-то грязный, коричневой, а наступит ночь - открываются жестяные витрины, распахиваются будто крышки сказочных сундуков и перед ошеломленными прохожими золотые, серебряные изделия местных мастеров, алмазы и сапфиры, кораллы и жемчуги на раскаленном алом или таинственном черном бархате... Этот мост называется: "Слезы мужей" намек на то, что здесь любящий муж или жених могут разориться...