Неразгаданный монарх

Мундт Теодор

— К чему ты рассказываешь мне все это? — рявкнул великий князь, топая ногой. — Я хочу знать, что осмелился говорить Куракин моей жене?

— Да Куракин не осмелился ничего говорить, он только слушал. Ее высочество рассказывала ему какую-то историю, должно быть, очень трогательную, потому что у нее часто выступали слезы на глазах, но тут же высыхали, сменяясь радостной улыбкой. Я заметил, что эта улыбка показывалась каждый раз, когда ее высочество произносила слово «Монбельяр». При этом слове Куракин тоже кланялся с таким видом, словно пред ним в этот момент произносили какое-то особенно

священное слово!

— Монбельяр? — вскрикнул великий князь. — Но ведь это название гнусного французского замка, где великая княгиня жила в детстве. Это замок ее предков!

— Да, тогда все понятно! — сказал Кутайсов. — Значит, ее высочество сравнивала радостное детство с печальной действительностью! Что же, в воспоминаниях заложена большая прелесть…

— Чтобы их черт побрал! — крикнул великий князь. — Что за ерунда? Да чего ей еще не хватает? Мечтать? Вспоминать?

Слезами заливаться? Совсем по-немецки! Как ни воспитывай принцессу, а если она — немка по рожденью, то сентиментальности в ней на трех горничных хватит! Но только дудки! Русская великая княгиня должна отучиться от немецких замашек; у будущей русской императрицы должны быть только русские!

— Но это не так легко…

— Чушь! Моя мать — тоже немецкая принцесса, однако она сумела стать истинной русской! А почему? Потому что отнеслась сознательно к своему назначению, потому что хотела этого… Ну, а ты сам?

— О, что касается меня, то я, ваше высочество, сам перестаю верить, что мог быть когда-нибудь турком! Я чувствую себя настолько русским, насколько это только возможно для человека, в жилах которого нет ни капли нерусской крови. Турция — не настоящая моя родина. Истинная родина здесь!

— Ну, вот, видишь!

— Да, ваше высочество! Но, может быть, это у меня только оттого, что я с рабской преданностью люблю своего господина! Если любишь кого-нибудь, так забываешь и себя, и родителей, и родину…

— А, так ты думаешь…

Великий князь тяжело перевел дух. Спазмы сдавили ему горло, он не мог говорить. Вся кровь прихлынула к голове, пред глазами стояли красные круги, он был страшен. Настала одна из тех минут, когда в бешенстве он бывал способен на все…

III. Мария Федоровна

Дверь среднего портала дворца распахнулась, и оттуда показалась великая княгиня Мария Федоровна в сопровождении князя Алексея Куракина, с которым она не прекращала оживленного разговора.

Сзади них ковылял престарелый князь Несвитский, выступавший с таким важным видом, будто он и был той самой важной особой, которую давно ждали.

Великая княгиня не сразу заметила присутствие супруга на террасе. Увлекшись разговором с Куракиным, она, не оборачиваясь по сторонам, направилась в совершенно противоположную сторону террасы.

Шла она очень грациозной, быстрой походкой.

Вдруг Несвитский залился громким, глупым смехом.

Великая княгиня остановилась, обернулась к нему и грозным взглядом потребовала немедленного объяснения этой неуместной веселости.

Не будучи в силах выговорить ни слова от душившего его смеха, Несвитский указал рукой назад, в совершенно обратную сторону, где со скрещенными

на груди руками стоял в грозном величии великий князь.

Мария Федоровна взглянула по указанному направлению, и ее лицо сразу расцвело очаровательной, кроткой улыбкой. Она издали закивала своему супругу головой и радушно простерла ему в виде привета обе руки.

Но великий князь продолжал стоять не шелохнувшись. Его лицо по-прежнему выражало дикий, безграничный гнев.

Тогда, забывая требования этикета, великая княгиня грациозным жестом подобрала платье и бросилась бежать к мужу. При этом она нечаянно толкнула князя Несвитского, так что старик не удержался на ногах и, тяжело рухнув на скамейку, долго не мог подняться.

Однако Мария Федоровна даже не заметила этого. Она видела, что ее супруг взволнован, рассержен, угрюм, и спешила, как истинный ангел-хранитель, поскорее приласкать его, развеселить, отогнать дразнивших его бесов злобы. Она была дивно хороша, когда, задыхаясь от быстрого бега, остановилась пред Павлом Петровичем. Во всей ее фигуре, в выражении лица, в глазах было удивительно много чистоты, преданности, ласки. Но великий князь продолжал упорно смотреть куда-то в сторону, и, внимательно присмотревшись к нему, Мария Федоровна с ужасом заметила, что он не только рассержен, а уже стоит на грани пароксизма безудержного бешенства.

— Вам заблагорассудилось все-таки явиться, ваше высочество? — сказал Павел Петрович охрипшим, визгливым голосом. — Однако вы окончательно перестаете считаться с кем бы то ни было! Вы позволяете себе заставлять меня ждать вас столько времени, и пустая болтовня с князем Куракиным кажется вам гораздо важнее исполнения ваших прямых обязанностей жены и русской великой княгини! Мало того, уже выйдя из комнаты, вы продолжаете свою неприличную болтовню и увлекаетесь разговором с Куракиным до такой степени, что князь Несвитский принужден указать вам, что вы сбились с пути и что ваша дорога должна идти рядом с супругом, а не со светским хлыщом Куракиным. А потом, заметив свою ошибку, вы бросаетесь бежать, словно испуганная собачонка…

Мария Федоровна посмотрела на мужа с ласковой укоризной и произнесла:

— Да, я бросилась бежать как собачонка, которая заметила наконец любимого хозяина и спешит кинуться к его ногам. Но я сделала это вовсе не со страха, а только из-за нетерпения поскорее увидать ваше высочество!

— А, не со страха? — сдавленным голосом повторил великий князь, окончательно теряя всякую власть над собою и отдаваясь взрыву бешенства. — Ну так ступайте!.. За пренебрежение своими прямыми обязанностями и за дерзкий ответ мне я присуждаю вас к домашнему аресту на сутки!

В первый момент Марии Федоровне неудержимо хотелось рассмеяться, но выражение лица ее супруга было таково, что способно было придушить любую веселость. Она сейчас же поняла, какую громадную ошибку сделала, сказав, что не чувствовала страха за свое опоздание. Это и без того было больным местом великого князя: он-де лишен власти и влияния, им пренебрегают, а потому никто не боится его. Таким образом, ответ Марии Федоровны, способный смягчить всякого другого мужа, только подлил масла в раздражение Павла Петровича.