Нереал
Шрифт:
Мужик озадаченно уставился на эти действия.
— Ну, ты, родной, крыша что ли съехала? — неуверенно осведомился он.
— Вато, ова, наде, аминь, — сказал на это Епископ и вдруг ощутил присутствие силы, словно проснувшейся где-то вдалеке и открывшей глаза. После чего он кинул на правую сторону треугольника еще одно великолепное слово: Тетраграмматон. И, перекрестив его, быстро произнес:
— Глогол, ода, сафи, аминь.
Сила там, в непостижимой дали, шевельнулась и стала стягиваться к единой точке — как если бы на ровном месте вдруг
Осталось сделать только основание — и сила, исходящая из треугольника, будет готова влиться в четкую форму заклинания, составленного мальчишкой Таиром!
— Я те покажу аминь! — и ошалевший мужик, бросив пакет, замахнулся на Епископа лопатой.
Это была не магическая, а вполне конкретная лопата, и Епископ шарахнулся от нее с удивительной для кабинетного деятеля ловкостью. При этом он невольно вскинул вверх трость, как бы собираясь отбить лопату.
Первым сообразил, что дело неладна, птенчик Гамаюн. Он возник над кустами, как будто им выстрелили из рогатки.
— Слева заходи! — заорал дед Эфраим. — К забору его прижимай!
Ну что же, проблему можно было решить и так — зажать оседланного тульпой инкуба в угол и там уж заново начертать треугольник проявления. Тогда монстру будет уже не отвертеться, подумал Епископ, а что дед Эфраим станет костерить его за медлительность, так это — первые двадцать секунд. На двадцать первой буйный дед вспомнит, из чьих рук хлеб ест, и сразу пойдет на попятный.
Все бы так и получилось, если бы не лопата. Этим сельскохозяйственным орудием оседланный тульпой инкуб действовал, как алебардой, и даже так, как ею действовал в веке примерно шестнадцатом дикий ландскнехт с двадцатилетним стажем.
Он плашмя треснул лопастью по башке Гамаюну, тут же развернулся и сбоку, из-под локтя, ткнул палкой в пузо налетевшего Алконоста. После чего, лупя, как дрыном, прошиб оборону ошалевшего Сирина — и был таков.
— Чего смотрите! Сволочи, дармоеды! — заорал дед Эфраим. — За ним!
— Ни фига себе... — отозвался сидящий на земле Гамаюн, ощупывая голову.
— Вставай, птенчик, вставай! — дед Эфраим, подбежав, стал тыкать его коленкой в богатырское плечико. — Чего расселся?..
— Тихо, Эфраим... — сказал Епископ. — Это не просто тульпа и не просто инкуб. Арифметику знаете?
— Ну? — спросил Сирин.
— Десять плюс десять?
— Ну, двадцать, — тут Сирин и дед Эфраим переглянулись. Для того, чтобы в такую минуту заниматься арифметикой, нужно было спятить окончательно.
— А десять помножить на десять?
— Ну, сто...
— Этот идиот Серсид каким-то непостижимым образом не сложил тульпу с инкубом, а пе-ре-мно-жил их! Теперь — ясно?! — заорал Епископ. — Он создал существо, с которым так просто не справиться! Видели?
— Сложно, но можно, — перебил его дед Эфраим. — Сейчас приведем птенчиков в порядок, наложим на всех обереги, каждый-каждый, сволочи! — выстроит себе треугольник
Маленький дедок раскомандовался почище Наполеона Бонапарта. Но и действовать начал раньше всех — опустился на колени рядом со свернувшимся в шиш Алконостом, наложил ему руки на голову и принялся гнать волны расслабляющего тепла к пострадавшему от лопаты брюшному прессу.
Епископ подошел к Гамаюну.
— Кожу не рассек?
— Нет. Но искры из глаз посыпались, — честно признался тот. — Я даже на ноги встать боюсь — вдруг заносить начнет?
Епископ потрогал птенчикову башку.
— Жить будешь. Почему на себя оберега не поставил?
— Дурак потому что, — отозвался за Гамаюна дед Эфраим. — Ну, живо, живо, живо! Уйдет этот идол за шоссейку — не поймаем!
Действительно — трудно было бы брать беглеца в оборот среди многоэтажных и еще не угомонившихся на ночь домов, свидетели начнут мешать советами, подумал Епископ. Он бы охотно убрался сейчас с огородов домой — но был над ним некто, не только дававший советы, а проверявший, как выполняются приказы. Этот некто уже дважды напоминал об инкубе. Приходилось, увы, продолжать погоню...
— Алконост, Гамаюн — за нереалом! — приказал Епископ. — Сирин — к машине! Эфраим, куда этот сукин сын понесся? Где он должен вынырнуть на шоссе?
— Там! — дед ткнул пальцем во мрак.
— Где — там? Примета есть?
— Ну, остановка? Автозаправка? — подсказал Сирин, уже готовый стартовать.
— Клен!
— Тьфу! — Епископ, человек городской, сильно сомневался, что кто-то из птенчиков отличит впотьмах клен от ясеня. Впрочем, и при дневном свете — тоже.
— И фонарь рядом, — не слишком уверенно добавил дед.
Фонарный столб и дерево — это уже было кое-что.
— Понял, убоище? — спросил Епископ Сирина с таким видом, как будто сам знал это место с младенчества.
— А чего не понять!
— Подгони туда тачку!
Оставшись наедине с дедом Вороном, Епископ вздохнул. — Нечего охать! — одернул его дед. — Живо, живо, живо!
Зашвырнув в кусты клетчатую сумку, он отнял у начальства трость и, вцепившись в епископский локоть, поволок своего кормильца темной тропинкой, ворча и матерясь самым заковыристым образом.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧТО БЫВАЕТ, КОГДА ОПРОМЕТЧИВО ВЕЗЕШЬ В ГОСТИ К ОТСТАВНОМУ ДЕКАНУ СЛЕДОВАТЕЛЯ УГРОЗЫСКА
Васька метался, как проклятый, но и Башарин, и нереал как сквозь землю провалились. Кроме всего прочего, башаринская жена осознала, что потеряла не мужа, но сущего ангела, и осаждала Ваську, требуя вернуть своего красавца живым, целым и невредимым.
Окончательно разочаровавшись в магах и видеть их не желая, Вася домогался информации по инкубам, суккубам, тульпам и двойникам у нашего бывшего декана Георгия Никаноровича. Тому надоело давать консультации по телефону, и он пригласил следователя в гости.