Нерон
Шрифт:
Парис с неудовольствием отвернулся. Но Лидия повернула к себе лицо юноши и, заметив слезы у него на глазах, нежно спросила, что с ним, и действительно ли он решился… — голос девушки изменился — купить ее.
Она с трудом вымолвила ужасное слово; девушке вдруг показалось почему-то неловко сидеть с Парисом вдвоем в голубоватом сумраке грота; сознание зависимости начинало инстинктивно тревожить и тяготить молодую гречанку. Лидия на минуту опечалилась и выглянула в сад, ожидая ответа. Потом она опять торопливо обернулась к нему.
— Почему ты сегодня так молчалив и задумчив?..
Парис отрицательно покачал головой.
— Если бы ты знал, как мне тяжело! — прошептала Лидия, прижимаясь к молодому человеку и разглаживая рукой складки его тоги.
— Ты все равно не поймешь моего горя, — ответил он, неожиданно целуя гречанку в полуоткрытые губы.
Сначала она побледнела, потом с удивлением взглянула на Париса, отступила назад и сказала с серьезностью, подняв кверху указательный палец:
— О, этого делать нельзя!
— Как! Почему же? — с улыбкой спросил Парис.
— Не знаю, почему, но нельзя! — отвечала Лидия решительным тоном.
— Но как же так? — возразил Парис, подходя к ней, — я полагал, что ты меня любишь…
Девушка задумчиво кивнула головой, потупилась и, прислонясь спиной к стене грота, сорвала цветок с ползучего растения, обвивавшего вход.
— Ну, что же ты не отвечаешь? — спросил Парису любуясь девушкой в ореоле лунных лучей.
Она молчала. Наконец, подняв глаза, Лидия прижалась к плечу Париса.
— Ты не то, что другие! Тебе это позволяется… — прошептала девушка.
— Что же позволяется, Лидия? — тоже тихо спросил юноша замирающим голосом.
Она еще крепче прижалась к нему:
— То, что ты сделал сейчас.
Она так сильно держала его за плечи, плотно прижимаясь щекой к его груди, что Парису никак не удавалось приподнять голову девушки. Эта игра продолжалась до прихода Фабия. Когда торговец невольниками подошел ко входу в грот, Парис попросил Лидию остаться там, а сам вышел к ее хозяину.
После только что пережитых минут Парису было неприятно перейти к беседе с Фабием.
— Если я не получу от тебя денег завтра вечером, — сказал Фабий, — то мне придется уступить девушку другому покупателю, я не намерен дожидаться. Подумай сам, ведь содержание Лидии обходится мне недешево. Разве ее не надо поить и кормить каждый день? Теперь мне даже нельзя по-настоящему продать девчонку дешевле восьмидесяти шести тысяч сестерций.
— Ты получишь от меня больше, — встревоженно ответил Парис.
— Но откуда же ты достанешь столько денег? — недоверчиво спросил Фабий.
— Это уж мое дело!
— Извини, и мое также!
— Довольно! — вскричал Парис. — Я не должен называть тебе, от кого я надеюсь получить нужную сумму. Все это должно остаться в тайне… Но завтра ты получишь деньги сполна.
— А-а! — возразил торговец. — Так вот что! Тут кроется тайна… Гм!.. Может быть, может быть!.. Признайся откровенно, господин, ты, наверное, рассчитываешь на одну из своих любовниц? Недурно придумано, — Фабий подмигнул и усмехнулся.
К счастью, молодой человек не слыхал этих слов. Прощальный взгляд, брошенный Лидией в его сторону, отнял у него голос. И опять в сердце
VI
В левом флигеле дворца, на половине императрицы, находилась роскошно убранная комната для купания, с мраморными стенами. Полированный мозаичный пол, отражая пурпурную ткань портьеры, казался ярко-красным. Держа наготове платок из мягкой шерстяной материи, черная невольница прислушивалась, ожидая приказаний госпожи, плававшей в мраморном бассейне.
— Готово, — раздался оттуда тихий голос.
Рабыня торопливо развернула платок и побежала в купальню, где послышался шумный всплеск воды. Через несколько минут ковровая ткань, отгораживавшая бассейн, была откинута, и комната наполнилась ароматическим голубоватым паром из горячей ванны, так что украшения стен блестели теперь как будто сквозь легкую дымку.
Домиция, закутанная в пурпурное шерстяное покрывало, приказала служанкам перенести себя к туалетному столу. Здесь посреди различных золотых украшений лежала римская газета. Пока одна из невольниц прочитывала новости дня, другая одевала супругу цезаря, что при капризном характере императрицы было нелегкой задачей. Впрочем, Домиция оставалась безмолвной, выражая свои приказания одним взглядом и жестами. Если рабыня обнаруживала неловкость или не могла немедленно отгадать немого требования повелительницы, та нетерпеливо хмурила темные брови и только в крайнем случае наказывала виновную легким ударом по руке.
Непринужденная поза молодой женщины была проникнута спокойным достоинством. Полулежа в мягком кресле, Домиция то лениво зевала с видом пресыщения, то следила глазами за полетом мух, кружившихся над туалетным столом, или, как будто собираясь задремать, окидывала равнодушным взглядом окружающее великолепие. А между тем холодная надменность императрицы, ее уверенные, рассчитанные движения имели свойство оскорблять подвластных ей людей гораздо глубже, чем сделали бы это вспышки гнева.
Наконец она вырвала дощечки из рук читающей невольницы, отыскала в них одну рубрику и велела продолжать чтение с указанного места. Служанка повиновалась. В избранном Домицией отделе газеты был помещен отчет об игре Париса в Помпейском театре. Царица приказала перечитать это известие вторично, не выдавая своих чувств. Щеки красавицы только слегка покрылись румянцем, когда рабыня читала описание танца, исполненного Парисом. В газете говорилось о триумфе любимца римлян, сумевшего на тот раз привести в восторг даже людей строгой нравственности, которые до сих пор относились с пренебрежением к его таланту.
Пока невольница прикалывала ей волосы серебряными шпильками, служанка вошла в комнату и, несмотря на поданный Домицией знак, не решалась заговорить. В эту минуту царица осматривала в зеркале свою прическу, потом слегка подрумянила себе щеки и подвела черной краской глаза. Замешательство рабыни ускользнуло от ее внимания; между тем молодая девушка оглядывалась с беспомощным видом по сторонам.
Наконец Домиция выглянула из-за ручного зеркала и, повысив голос, спросила:
— Ну, что же?