Нерозначники
Шрифт:
– - Выпей!
– - совсем по-другому, жестоко, приказала Буторга.
Игнат всякую волю потерял, взял трясущимися руками доверху наполненный стакан, и водка, булькнув, укатилась в широкорастворённый рот. Даже не покорчился Игнат -- приучил себя так-то. Занюхал рукавом только, и ему вроде как спокойнее стало...
Тут ещё барсучишка на стол запрыгнул, хвостище свой поднял и принялся им, как веером, махать, ветерком Игната охолаживая.
– - Охотник, говоришь?
– - подвинулся к Игнату Мерколий.
– - Меня вот такие охотники погубили... Я ведь раньше, по-вашему, тоже егерем был. Пока у меня в лесу двое не поселилось... Грязные пьянчужки, бездомные, видать. Замусоленные, в рванье, в заплатах
Шалаш у меня в лесу поставили и всё барсука караулили. Так мне они опостылели, что хуже погибели. Прогнал я их -- а меня в кромешники...
– - Мерколий помрачнел, будто горестное вспомнил, а потом и говорит, легонько тронув Игната за плечо: -- Так ты передавай им привет, передавай...
– - Где ж я их увижу?..
– - жалостливо прошелестел Игнат.
– - А там и увидишь... в клинике-то... для умалишённых...
– - Не пугай его!
– - вступился Повитель.
– - Правильно он жил!
– - и к Игнату поворотился: -- Наградить тебя хочу. Но только сперва удачу твою спытаем.
Вдруг на одной из стен дверь объявилась. Вовсе она несуразно глянулась, не к месту, да и только...
Избушка уж больно ветхая, на бок покосилась -- гляди завалится. Матица пополам треснула и прогнулась. Стены в трещинах, разломах, грибком подъедены. Где пакля, где солома из щелей торчат, а где и снег с улицы лезет. И вот в стене почерневшей дверь золочённая обозначилась... Ровнёхонько стоит и аркой потолочину подпирает. Косяк из чистого золота, и по всей окантовке весёлая галечка -- каменья-самоцветы вкраплены. И изумруды, и рубины, бирюза есть, сапфиры, жёлтенькие тоже камни, других цветов. Сама дверь с резного красного дерева. Узоры на ней по краям -- лепесточки, кружева, завитушки, и тоже с камешками. А посерёдке золотой ободок, и в нём какие-то буквы-знаки. Вовсе непонятная надпись, на неведомом языке.
Протянул Повитель свои шестипалые руки -- в каждой горсте у него песок насыпан. В левой -- красный, а в правой -- обычный, жёлтенький песочек.
– - В песке, -- говорит, -- ключ спрятан. Угадаешь, в какой руке, -- твоё счастье. Только через эту дверь выйти можно...
Игнат и ткнул в левую руку.
Усмехнулся Повитель и ссыпал песчинки на пол, а на ладони ключик остался.
– - Повезло тебе, -- сказал он и тут же прибавил: -- А может, и нет...
Тихо вокруг стало.
– - Иди, -- Повитель протянул ключ.
Схватил его Игнат и к двери кинулся.
– - Погодь, -- вдруг окликнул его Шайрай.
– - Замёрзнешь так...
– - и вильчуру вдогонку бросил. Да так ловко, что шуба прям на плечи Игнату накинулась, объяла его всего, рукава на руки налезли. Тот не помня себя ткнул ключом в замочную скважину. Только коснулся, дверь и отворилась.
...Игнат в дом для умалишённых попал. Нашли его в Канилицах. Всякую дичь нёс и выл по-волчьи, да на людей кидался.
Горестно, конечно, всё для Игната случилось, а могло и обойтись. И оттого, знаешь, что за шкурку свою испугался. Молитву, правда, кой-какую вспомнил (бывали случаи, молитва и откать последнюю спасала), вот только не помогло это ему. Сызмальства, вишь, "умный" рос и кичливый, всё на силу свою надеялся. Худого в том, может, и нет, если бы в добро силу направил,
Мираш поначалу побаивался, что с него за Игната спросят. Однако всё ладно прошло. Да и то сказать, как будто Мираш его ума лишил. Чушь, конечно, что и говорить. Давно у Игната разумения не стало, и души тоже...
* * *
На Святки в Забродки мальханка Агафья пожаловала. Вроде как погостевать и "суседок" проведать, о том о сём посудачить. Здесь-то она родилась и до замужества сиживала. Потом ещё годков десять жила, пока леспромхоз был... ну да ладно, не о том речь. Стосковалась, значит, соскучилась, а у самой на уме вовсе другое. В Канилицах, вишь, всякие кривотолки пошли про Елима, вовсе несуразное сказывать стали, да Агафья и сама снимала спуг с Игната, и других охотников выхаживала, -- наслушалась уж... Вот и решила она разведать, что да как, наметилась "всюю подноготицу" вызнать. Да и то сказать, в характере это у неё: проискливая и крючкоглазая, до всего ей дело есть.
Раньше, если кто в Забродки приезжал, всей деревней собирались гостей привечать. У Меланьи Паленихи обычно сиживали. Ну и Елим, само собой, приходил. Всегда он гостям рад. А тут не оказалось его. Он как раз к егерям на побывку отправился -- на Главный кордон к Фёдору Иватову и на Гилеву заимку к Михеичу. И не в понятии у него перед соседками отчитываться -- куда пошёл да пошто надумал. Собрался так-то, запряг Белянку, кое-какой гостинец в пошевни положил -- и дожидайтесь, коли охота.
Вот и получилось: не поглядела Агафья на Елима, своим глазком не пощупала. Решила по тихости у суседок выведать, чем Елим дышит, а потом и своё вбуравить.
Обычно сядут старушки и -- то ж да про то ж, то ж да про то ж...а тут разговор сразу интересный пошёл. И стараться мальханке не пришлось, сама Палениха на Елима разговор перевела.
– - Я давно, -- говорит, -- неладное за ним приметила. Всё-то он в суземах да суземах, и не кажную ночь ко сну является. Тожно и сейчас. Где вот он? Вторый день ни огонька в окошках, ни дыму с трубы.
– - Так, может, в город уехал к родственникам?
– - недоверчиво спросила Агафья. Хитрость, конечно, свою явила, но и в характере это у неё: под всякое слово сомнение подведёт, а если что, так и на смех подымет. Хотя сама -- про то уж все в Канилицах знают -- старательница охочая с языка напраслину соскребать.
– - Как жишь, в город! Что, я дура, что ли?!
– - взнялась враз Палениха.
– - Ясно, зачем лешак в таку глухоту забирается. Там ему стихея, там уже без препятств с нечистью знается. Там ужо ведовство своё на полну руку ставит.
У бабы Нюры зрение вовсе плохое, а про слух и говорить нечего: слово так просто ей в уши не положишь -- криком кричи, вдовесок ещё руками подсобляй. А тут всё же услышала, что про Елима худое сказывают.
– - Зря ты это, Меланья, -- укорила она.
– - Доброй души Елим человек, дай Бог ему здоровья. Никому худого не сделал, а ты всяку дичь несёшь.
Палениха закусила губу и пытливо на старушек глянула: дескать, есть ещё, есть тайность великая, припасла для вас, простодырых.
– - Ладно уж, сказывай, -- поторопила Агафья, нетерпеливо оглаживая скатёрку.
– - Может, и правда дело серьёзное.
– - Сурьёзное, сурьёзное, -- закивала Палениха головой, -- куда уж сурьёзней! У колодезя я, значит, была, а тут он на крылечко вышел. Меня-то не заметил: тёмненько ужо было. А мне хорошо приметно: от окошек светленько. Встал так-эта и на небесы глядит, задумчиво так-эта, точно высматривает чтой-то. А чего там смотреть? Нечисто, думаю, чтой-то здесь. Знать, лешаки ему знаки подают. Вот и дожидается...
– - повела старушка глазами, помолчала загадочно чуть и торжественно сказала: -- И как в воду глядела!