Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
— Поговорити надо, — с горечью произнёс непрошеный гость.
Трофим ещё раз внимательней посмотрел на Андрея:
— Што стряслоси?
— Попал я случайно во поезд царевны Татьяны Михайловны, што на богомолье во Хотьково двигалси. А ночью в монастыре мамка ея завела мене в келью, где она опочивала. А она тама нога стоит. Руками мене оплела, стала на ложе тащити. А я царевну откинул, на коня, вот сюды прискакал.
Трофим выпучил на друга глаза:
— Во дурак так дурак! Она теперича тебе со веема твоим добром съест. Тебе чаво, жалко было?
— Так
— Коли прознают, што ты царевну обнаженну видел и она на тебе висла, не посмотрют, шо ты от неё отказалси. Штоб не сболтнул, всё равно голову сымуть. Што тебе не иметси, всё во што-то влезаешь. Али тебе хотся, штобы третье поколение дворян Алмазовых вместя с тобой в Сибири обреталось?
— Ну не мог я в монастыре, да и эта стерва Алёна усё перед глазами стоит.
— О святоша, в монастыре не может. А ей каково, токо тамо и можно, здеся в Кремле возможности не приставится.
— Ну и што же мене деять?
— Сходи в кабак, найди проженну жёнку, штобы она тебе как следует выжила, а затема иди к Симонову монастырю. По твои петрушества с переодеваниями я от Сивого раз слыхал, вота и переоденься каменщиком. Монастырь стены ставит, два дела и содеешь. Наломаешьси, глупые мысли в голову не полезут, да и святое дело содеишь, помогая святой обители.
— Кто бы говорил,— пробурчал Андрей.
— Тогды напейси, и уж чё будет, то будет. Ладно, возвращайси домой да погрейси возля жены, глядишь, от сердца и отляжет.
Странно, но от болтовни Трофима от сердца и вправду отлегло. Андрей махнул рукой и направился в свой дом.
К новому году из Сибири от тобольского воеводы боярина князя Ивана Борисовича Репнина в государеву казну прибыл караван с меховым ясаком [117] . По велению царя и великого князя всея Руси привезли маленького уссурийского тигрёнка, злого и рычащего на всех. Царь подарил его царевичу Фёдору. Полосатый красавец поселился в царских палатах.
Ярко-рыжий красавец, прозванный Василевсом, разгуливал в покоях царевича Фёдора. И царевич ожил, вновь ощутив любовь отца, и почувствовал себя ребёнком.
117
Ясак — натуральная подать.
Фёдор, несмотря на свои больные ноги, катался с тигрёнком по ковру, лазил на четвереньках под столом, выгуливал в девичьем саду. Они даже спали вместе. В эти дни, видя радостное возбуждение царевича, и Симеон Полоцкий не настаивал на занятиях латынью. К радости Фёдор, вернулся и дядька боярин князь Воротынский и, приходя к царевичу, участвовал в забавах с тигрёнком.
Вот и сегодня они втроём были вместе в покоях царевича.
— Князюшка, поведай мене правдиво, батюшка-государь подарил мене Василевса потому, што любить мене? — спросил Фёдор каким-то печальным голосом.
— А як же, рази можно не любити чадо своё.
— А рази тако не бывало?
Воротынский отвернулся.
— Ты
— Князюшка, милый, знаешь, но еногда я чуйствую, што никому не нужон. Матушка умерла, любимый брат тожа. Отец последние месяцы усегда возля Наташки.
— Ты не должон так ея прозывати, а государь любить тебе, и я люблю. Выкинь усё ненужное из головы.
Тигрёнок, которого все эти разговоры не касались, ластился к царевичу, и одно его присутствие разгоняло печальные мысли Фёдора.
— Ладно, усё, более не буду о том думати. В октябре отец пошлёт мене на богомолье, куды поедем?
— В Вязьму.
— А пошто в Вязьму-то? — спросил царевич, уже улыбаясь.
— А возьмём с собой князя Микитку Вяземского. Ты мене Воротынск показывал, мы ему Вязьму покажем. Князья Воротынские возвысились, а Воротынск захирел, князья Вяземские заскудели, а Вязьма расцвела посадами.
— Ага, ты воспять на свово конька сел. А затем с Мишкой Пронским мы поедем в Пронск, ас Петром Мещёрским в Мещеру, ужо чаво тянуть, сразу ехать с царевичем Петром Сибирским в Сибирь.
Не ожидавший такого оборота Воротынский даже от растерянности открыл рот, а царевич Фёдор закатился заливным смехом.
Начинало смеркаться, когда Матвеев возвратился из Кремля домой.
Последнее время Артамон плохо знал о том, что творится в Москве. Его глаза и уши — Андрей Алмазов — почти два месяца не являлся ему перед очи. Просьба прийти, переданная через брата Семёна, не подействола на Андрея. Сегодня был послан за ним Сивой, Матвеев знал, что Сивой приведёт его, и не обманулся в своих ожиданиях. Массивная дубовая дверь открылась, и в вифлиотику вошли Сергей Матвеевич Матвеев, Семён и Андрей Алмазовы, Никола Спафари и Савелий Сивой. Артамон Матвеев сразу подлетел к Андрею:
— Ты чавой-то о себе возомнил, ни службу стрелецку сотником не несёшь, ни ко мне с докладом не являешься. Али в подземелья холодные похотел? Али полностью перетить из детей дворянских в купцы?
— Не ведая, ради чаво што деять, не зная, во што мене верити. Во тех землях, где Стенька гулял, теперича князь Барятенский распинает и правых и виноватых. Ты мене говорил, што сын боярыни Морозовой перебеситси и начнёт вкушати пищу, а он себе голодом чуть до смертушки не довёл.
— То не твово ума дело.
— А што мово?
Артамон махнул рукой и присел на сундук с книгами, чего себе никогда не позволял.
— Ну чаво ещё хочешь сказать? — махнул он рукой.
— Воеводам, коим деньги были посланы для набора войска, кои их боле на себи потратили, и князь Иван Милославский из них первейший.
— Мал я ещё, штобы с Милославскими тягатьси, подожди чуток.
— Монастыри, коим запрещено скупать земли, приобретают их под видом духовных пожалований, а бывшим хозяевам платют под видом выдачи денег для раздачи нищим и другим монастырям. А боле всех во том деле преуспели монастыри, кои в веденье митрополита Павла Крутицкого.