Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Гришин-Алмазов Андрей Николаевич

— Ты пымаешь, што хочешь стравити мене с сильнейшими людьми царства Русского али не пымаешь?

— Пошто царь сестру свою Татьяну Михайловну за Ростислав Шишмана не выдаст, за родную кровь боитси, переживает. Так лучшей раз рисканути, чема апосля всю жизню в монастыре маитси.

— Ну во, теперича я должен и царю указывать, за ково ему сестру выдавать.

— Он — царь и не может думати только о себи.

— Ладно, иди в горницу, а мы тут о тебе посоветуемси.

Андрей прошёл в трапезную. Ждать пришлось недолго, к нему вскорости вышел Артамон Матвеев и брат Семён.

— Мы тута посоветовались

и сообча решили послать тебе отогретси душой в Кирилло-Белозерску пустошь. Сегодня и сбирайси, а за лавками твоими брат присмотрит. Настоятелю я грамотку с тобой отпишу. Ну, иди, а то сегодня у нас и без тебе дел много.

Каким-то совсем потерянным Андрей покинул дом Матвеева. Даже не попрощался с лучшим другом Сивым.

Радость царевича Фёдора оказалась недолгой. На двадцать третий день по приезде тигрёнок перестал есть, играть, стал вялым, больше лежал, вытянувшись на ковре. Всё его поведение походило на сглаз, а сглаза во дворце боялись более всего. Царь даже назначил расследование, а царевич притащил в свои покои всех врачей и лекарей, немцев, во главе с Блуменграстом, Розенбергом и Зоммером из Силезии, что были приставлены к Аптечному приказу, но те ничего не понимали в болезнях диких кошек.

Фёдор лежал на ковре рядом с Василевсом и ласково гладил тигрёнка по спине. В глазах вновь появилась тоска.

— Лапушка, маленький, што с тобою? — тихо шептали его губы.

Василевс, приоткрыв глаза, жалобно урчал ему в ответ. Царевич сам уже не ел вторые сутки. В покои вошёл царь и тихо опустился на ковёр рядом с сыном:

— Фёдор, сынок, успокойси, возьми себи в руки, всё в руках Господних, ты же наследник престола.

Массивная фигура Алексея Михайловича, с окладистой бородой, в рубахе с расшитыми жемчугами воротом, наклонилась над тигрёнком, тот вновь жалобно заурчал и вдруг весь сжался, а затем, выпрямившись, дёрнулся. Его начало трясти и бросать из стороны в сторону.

— Есля усё в руках Господних, то коли он выживет, то я должен быти наследником престола, а есля нет — то и мне не быть наследником. — В его глазах, смотревших на тигрёнка, светился ужас.

Тигрёнка продолжало бросать из стороны в сторону. Одна из мамок зло перекрестилась:

— Во як бес в нём разыгрался.

Фёдор резко вскочил на больные ноги:

— Енто во теби бес разыгрался, пошла вон отсюдова.

Мамка ещё не успела выйти, как тигрёнка последний раз подбросило, и он замер. Тело было ещё тёплым, но сердце не билось.

— Нет, нет.

Фёдор стал яростно прижимать к себе пушистое мягкое тельце. Царь вскочил и потянул сына к себе. Царевич поднял глаза к отцу:

— Как ты и говорил, всё во руках Господних, вот и ответ на вопрошение.

Царь замахал руками, как будто отгоняя призрак:

— Фёдор, пути Господни неисповедимы, нельзя гадати по его поступкам, это грешно. Есля он захочет, штобы ты не стал царём, ты и не станешь.

Фёдор бросился на ложе и разрыдался. Царь сел рядом и стал гладить сына по голове:

— Федюшка, успокойся, я отпишу Репнину, он ещё тигрёнка пришлёт.

— Зачема, штобы он возля мене помер? Пойми ж, имя Фёдор на русском престоле несчастливо.

— Типун тебе на язык.

Алексей Михайлович расстегнул ворот, развёл руками и вышел из почивальни сына. Мамки поспешили за ним.

Весть

о смерти тигрёнка на женскую половину терема добралась почти через неделю. Наташа сидела у окна, слушая черницу и расшивая покров жемчугом, думала о своём. Сегодня утром она поняла, что беременна. Странно, именно в тот день, когда умер тигрёнок, она впервые по чувствовала, что её подташнивает. Юное тело почувствовало свою причастность к продлению рода.

«Сказати али не сказати царю, — крутилось у неё в мыслях. — А коли я ошибаюсь?»

Она провела руками по летнику от груди к животу, а потом оглянулась, чтобы узнать, не обратили ли на её жест внимания сестры и дочери царя, и заметила на себе взгляд любопытной Софьи. До сих пор Наталья так и не почувствовала ничего близкого и родного в родственниках царя, хотя Алексей ей стал ближе отца и братьев.

Царевна Софья поднялась, отложила пяльцы и, не сводя глаз с Натальи, демонстративно подошла к чтице, взяли книгу и что-то стала искать в ней. Затем, сев на место чтицы, начала читать, интонацией выделяя некоторые места:

— «Бысть старый муж, вельми стар, и сваталси ко младой красной девице. Брадою сед, а телом млад, костью храбр, плотью встанлив, умом свершён. И рече старый муж ко девице: «Пойде за мене, девица: носити теби у мени есть што, слуг и рабынь много и коней и одеяний и украшений драгоценных много, ести теби у мени в чёма ходити, нити, и ясти, и веселитися». И рече девица ко старому тому мужу: «О безумный и несмысленый старый старик, матёрый материк. Коли мене, прекрасну девицу, поймёшь за себе, храбрость твоентоя укротитси, и образ твой померкнет, и седины твои пожелтеють, тело твоё почернеет, и кости твои иссохнут, и уды твои ослабеют, и плоть твоя обленится, и не угоден будеши младости моей и всему мому животу не утеха будеши. Ум твой от теби отыдет, и учнёшь ходити, ак и лихая изжившаяся свинья, на добро и на любовь не помыслишь, и уды твоентые ослабеют, и плотскому мому естеству не утеха будеши; тогды азм я, девица, от распаления впаду в преступление со младым отроком, с молодцем хорошим, а не с тобою, старым мужем, ни на што не дюжим».

Царь влетел в девичью так неожиданно, что все замерли, а у Софьи от страха перехватило дыхание. Выхватив у дочери книгу, он откинул её к стене:

— Мерзавка, аки ты смела читати сие? Я не буду дожидаться твово взросления, сошлю в монастырь. А вы, сестрицы благоверные, сидите и слушаете кромолу блудливую из уст отроческих, не стыдно ли вам?

Наталья бросилась на колени перед мужем:

— Нельзя теби, государь, теперича гневатси на дитё неразумное.

— Пошто? — вопросил Алексей Михайлович, пыша гневом.

— Я во себе ношу чадо твоё, а то он вырастет и тоже гневатси будет.

И гнев царский разу спал, что куда делось. Лицо царя прямо засветилось всё, да и в самой Наталье проснулась неожиданная радость. Она осознала, у неё будет ребёнок, её собственный сын, перевела взгляд на сестёр царя и оторопела: ни искорки радости, даже понимания — глухая стена. Неожиданно к Наталье пришла злоба.

— Ну ладноти, вражда таки вражда, — прошептала она, сжав зубы.

Алексей Михайлович, не обращая внимания на сестёр и дочерей, увёл жену в опочивальню. Первой заговорила царевна Татьяна Михайловна: