Нешкольный дневник
Шрифт:
— Ща, Слон. Моя сеструха — она лялька мясная. Ща у всех отгребет. А ну-у…
Помощь пришла неожиданно. Федя Федорчук, на одной ноге поднявшись из-за стола, поднял его… посыпались тарелки, ложки, бухло и закусь… и швырнул столом в спину изуродованного шрамом Слона. Удар был такой силы, что Слон рухнул как подкошенный, сбив с ног также и синерожего Машку. Тому повезло еще меньше, чем Слону, потому что углом стола ему попало прямо в ухо, отчего он, кажется, вырубился. Слон барахтался под обломками стола,
— Гниды опущенные!.. — прохрипел Федя Федорчук с ненавистью и сделал шаг вперед, перенеся тяжесть тела на раненую ногу. Да тут же и повалился на колени. Он взвыл так, что у меня заложило уши, потом прополз до двери в душевую и прохрипел, глядя на меня: — Сюда, дура… сюда! Тут дверь на щеколду… на щеколду!..
Мы ввалились в душевую, и я хлопнула дверью, лихорадочно пытаясь ее закрыть, но мой брат, которого тоже, кажется, задело — отскочившей ножкой стола, что ли, — одним прыжком добрался до спасительной двери, и в проеме показалась его перекошенная рожа. Он успел протянуть ко мне руку, и удар дверью пришелся прямо ему по кисти. Я ударила по двери ногой, и братец, отдернув руку, провыл:
— Попишу… попишу, курррва!..
— Мемуары попишешь, тварь, — пробормотал Федя Федорчук, приваливаясь спиной к стене и тяжело дыша. Его нога была сплошь окровавлена, руки также перепачканы, и видно было, что он еле в сознании. Там, в районе колена, очень болезненная зона, я знаю. — Ты как, дверь закрыла? — спросил он.
— Да, — пробормотала я, озираясь. — Как это, Федя? Вы че… с ума все посходили? Кто они такие?
— Ты лучше помолись, если умеешь. Сейчас они выломают /щерь, и тогда конец.
— Что же ты, Федя, таких беспределыциков на отдых подписал? — с ненавистью прошипела я, склоняясь и дыша ему в щеку. Он ухватил меня за ногу, дернул на себя, так, что я едва не упала, и сказал:
— Сами они подписались. Они с зоны недавно. Оголодали. Что выпучилась, шалава? Я не знаю, чем ты им так не приглянулась. Они тут уже сидят прилично, контор с пять вызывали, девок немерено перепилили, не считая этой жирной коровы, что с ними постоянно. Платили. Правда, из моего кармана. А беспредельничать только сейчас начали.
Сильнейший удар в дверь и жуткая брань сотрясли воздух. Из-за двери сочилось хриплое, тяжелое дыхание, потом голоса:
— Слон, мне башку проломили.
Заплетающийся голос братца:
— Я эту суку давно замочить хотел. Она у меня как бельмо на глазу, паскуда. Слон, они заперлись.
— А ты скажи своей мясной телке, Варваре, чтобы она в дверь жопой врезала — сразу с петель соскочит. — Я узнала хриплый голос Слона и с ужасом подумала, что если Варя-Коля отклячит свою задницу да хорошенько протаранит дверь, то й вправду с петель соскочит.
Еще один удар.
— Хорошая дверь-то, — с кривой
— Что ж ты скорефанился-то с такими?.. — спросила я. — С нами, проститутками, вам в падлу лишним словом перекинуться, лишь бы свой болт в теплом, в женском, погреть. А с этими нелюдями — нормально.
— Я с ними повязан, — пробормотал Федорчук — Долгая история. Их в свое время закрыли на «семерик» за изнасилование малолетки. Могли и меня, но Слон меня не сдал. Хотя мог. В тюрьме их, понятно, опустили, статья-то уж больно поганая. Видела у синерожего Валеры клеймо?
— «Машка с трудоднями»?
За дверью послышались ругательства, потом кого-то вырвало, булькающий голос выговорил:
— А тут ихой сутер валяется. Давай-ка он отработает…
— С вилкой в боку, как поросенок Эй, су-утер! Вставай. Сейчас мы тебя иметь будем.
Прямо и без околичностей. Я похолодела, услышав это. Федя Федорчук, прикрыв глаза, продолжал:
— Да. Это клеймо опущенного. Они последние три года срок мотали в специальной колонии для «петухов». Опущенных. Есть пара таких заведений на Руси-матушке. Все трое. Один, вот этот хромой, освободился раньше, а двое недавно вышли.
— Что, мой брат тоже в колонии для «петухов» сидел? — медленно выговорила я.
— А, ну да, хромой — он же твой брат, — выдохнул Федорчук. — Хуевый у тебя брат. Они сегодня втрояка ко мне завалили и предложили вспомнить старый должок Это они про то, что Слон меня в любой момент слить за старые грешки может. Ну… вот и пришлось устроить именины сердца. Я же не думал, что они будут…
— Что, и не предполагал? — с ожесточением выговорила я, чувствуя, как по спине катится холодный пот.
Федя Федорчук вытянул и вторую, здоровую, ногу и прохрипел:
— Предполагал. Они отморозки. У них ничего — ни понятий, ни совести, ни чести. Опущенные — это же самые отмороженные шакалы. Хуже их нет. В их «петуховской» зоне такое творится, что волосы дыбом. Они мне сегодня рассказывали, падлы. У них там такой коронный номер, фанданго называется.
— Как танец…
— Это и есть танец. Только очень жуткий танец. Отрезаются ступни ног, и на обрубках танцуешь. Мелодия — это боль.
Стараешься удержаться на ногах, потому что, если падаешь раньше положенного срока, тут же гасят до полного. Нелюди. Нормальные урки никогда так не вели бы себя. А этим все по барабану. Крышу-то давно сорвало… у этого, у Слона, он в тюряге кошек трахал. Засунет ее в сапог и…
Дикий вопль заставил меня содрогнуться. Я не сразу поняла, что это кричит Геныч. Затем посыпался чей-то частый, прерывистый, сухой, как горох, смех. Хриплый, надорванный, ехид-] 1ый такой. Я рванулась к двери, но Федорчук успел схватить меня: