Нешкольный дневник
Шрифт:
В тот же самый момент болезный родитель сел на телефон и начал названивать друзьям, знакомым и однокурсникам — в общем, всем-всем, кто имел слабость к молоденьким девочкам:
— Алле, Андроник? Здорово. Васильич беспокоит. В общем, ты у нас кобель известный, есть для тебя одна девочка. Пятнадцать лет, как ты любишь. Кто? Да так, семя мое деревенское. Я же в свое время много по ебеням его раскидал, когда еще в институте учился. Мать ее не помню даже, а вот дочка — высший класс. Я вот тут как бы ненароком в ванную зашел, когда она мылась. Ты знаешь, в полном порядке! Задница, ножки, сиськи размера третьего — я от малолетки и не ожидал такого. Ну да сейчас акселерация, к тому же на деревенском воздухе формы, наверно, лучше прут. В общем, сто баксов. Дорого? А что ты хотел? А ты на своих блядей меньше?.. Если не девственница, тогда хорошо — полтишок долой. К тому же гарантия, что не поймаешь трипака или сифона не намотаешь. Короче, завтра вечером.
«Назавтра вечером» у АлеВаса компания наметилась. В честь приезда дочери якобы. Лидку ничуть не смутило, что там были одни мужики примерно одного с отцом возраста. Язык у всех был подвешен ого-го, не то что у деревенских, которые
Когда Лидка очухалась, она, понятное дело, решила валить от интеллигентного папаши, который так лихо дебютировал на сутерском поприще. Но тот выдрал дорожную сумку из рук дочки. Конечно, он за два часа заработал двести долларов, и ему совсем не хотелось, чтобы недостающие три восемьсот не были заработаны точно так же. Алексей Васильевич говорил очень спокойно, он вообще редко голос повышает:
— Дорогая дочка. Никуда тебе ехать не стоит. Просто ты не подумала о том, что я подохну, если не твоя помощь. Тем более — лучше за деньги, чем бесплатно с деревенским отребьем. Ты, между прочим, зря на меня так смотришь. Я добра тебе желаю. Ты несовременный человек, Лида. Время у нас такое, и легче всего пробиться именно таким путем. А там, глядишь, и спонсора тебе найдем, и в городе закрепишься, знакомых хороших заведешь. А что тебе даст, если ты уедешь? Ну, устроишь истерику. Ну накатаешь на меня заявление. И что? Сажать меня никто не будет, я и так, без операции, загнусь еще до суда. И тебе с того — ничего. А если ты и твоя мама рассчитывали на мою жилплощадь, так ничего не получится — официально ты мне никто. Так что, доченька, давай лучше по-хорошему.
Хорошо он говорит, АлеВас. Все-таки кандидат наук. Уболтал он Лиду, тем более что она на самом деле тогда была темная, деревенская. И повелась она на уговоры папы. Тот по полной программе дочку включил в тему. И откуда, я подумал потом, у этого «философа» столько прыти, столько деловой хватки? Хотя жить захочешь — завертишься не по-детски. Ну Лидка за то лето стала записной проституткой. Всему выучилась классно. Клиентура ей подгонялась в основном из кавказцев, АлеВас с ними через посредника договаривался. Правда, подстраховывался — дверь металлическую поставил, купил ружье. С дочки глаз не спускал, из дома ее ни на шаг. За полтора месяца четыре тысячи собрали. А Лидка освоила всю Камасутру на практике. Она хитрой стала, продуманной, у клиентов бонусные денежки рубила за «дополнительные пожелания». А пожелания у них, как она потом рассказывала, были до ужаса однообразные. Анальный секс, да еще двое — одну: один сзади пристраивается, другой в рот. Привыкла. К деньгам привыкла, АлеВас понял, что никуда она от заработка не денется, и стал выпускать ее гулять, с клиентами некоторыми разминаться в кафе и барах. Познакомилась она с саратовскими, подруг, друзей завела. А папаша ее тем временем задумал еще одно дельце, после которого собирался в Москву, на операцию. Задумал он зарядить «группи». Трое кавказцев, две девушки. Кавказцы ему за свеженьких и молоденьких хорошую сумму пообещали, но при условии, что вторая будет не хуже его дочери, Лидки. Нашли. Была не хуже, а даже лучше. — При этих словах Аня смотрит на меня и усмехается. Привели ее, эту Лидкину подругу, в дом к АлеВасу, точно так же сыпанули чего надо, а потом оттрахали по полной. Чурки довольны были дико, даже сверх уговоренной суммы сунули Васильичу еще денег. А подружка Лидкина оказалась похитрее. Она утром поняла, что с ней произошло, в шоке была. Она на тот момент еще девочкой была, хоть и восемнадцать почти исполнилось. Вот так и лишилась девственности — с тремя чурками. Только она быстро сориентировалась и нашла способ, как. удрать из АлеВасовой квартиры. И тут же родителям позвонила. Алексей Васильевич понял, что она сбежала, и очень удивился, когда увидел ее в глазок своей двери на следующий день. Открыл. И приятный сюрприз его ждал. За пристенком прятались отец подружки, Лидкина мать, а еще — трое ментов с автоматами. Среди них мой нынешний шеф, майор Голубцов. Вот и вся любовь! Родительская…
Потом АлеВаса выпустили по подписку о невыезде. Принимая во внимание состояние здоровья, как в протоколах пишут. А он подпиской подтерся и ломанулся в столицу, лег на операцию, и весь бутор злокачественный из него повырезали. Когда вернулся в Саратов, загремел в СИЗО и сидел там до суда. А потом ему впаяли по двум статьям: вовлечение в занятие проституцией и это… Дали ему три с половиной. Из них он сидел только три, потому что сподобился на УДО. Че-то там в связи с юбилеем. Насчет пятидесятипятилетия победы в ВОВ, что ли. Ну и вышел. Молодец, мужик, а? Четыре тысячи баксов плюс три года общего содержания — и свободен, зато помирать не надо. Но самое интересное было дальше.
Да не законодательство, а жизнь у нас такая — веселая! Папа свою дочь на панель поставил, под всякую разную шваль, его за это посадили, да так конкретно, что он немедленно исправился, и когда вышел, учел. Не одной дочкой торговать стал, а туевой хучей, как. говорится, дочек. И «маму» им поставил. Теперь-то его точно никто не посадит. А Лидка ему благодарна, у нее самая хорошая клиентура и бабки она зашибает неплохие. Недавно «десятку» себе купила и всю сессию проставила, ни разу не появившись. А она так и говорит: «Почему это я должна на него, на отца, злиться? Он молодец. Он и себя спас, и меня в жизнь вывел. Конечно, сначала солоно пришлось. Да только если бы он тогда, деликатно говоря, моей натурой не заработал, то сам бы помер от метастаз, и я, как дура, тыкалась в институты, ни хрена бы по тупости и без блата не поступила бы. Работала бы где-нибудь за гроши, хрен его знает. А теперь — вон оно как».
Видел я эту Лиду. Живет она… нормально живет. А так что — и мужик у нее крутой есть, бизнесмен из Питера, зовет ее туда жить, она, наверно, на ПМЖ туда отъедет. На собственной машине, в брюликах и голдах всяких. И мне она сказала: «У Кати у твоей этой тоже наверняка все это было, если она элитная была, да в Москве к тому же заколачивала. Там заработки конкретные. Не знаю, что она на жизнь жаловалась».
А я подумал: да не жаловалась. Она даже по Аниным словам записала что-то. Не удержался и нашел. Да вот: «…грех жаловаться на жизнь, хотя она, жизнь, сильно меня била и ломала, но ведь не всякая простая саратовская девушка, у которой максимум перспектив — закончить вуз, выйти замуж, приклеиться к более или менее денежному месту, а также время от времени угопать в пеленочках, ползунках и памперсах. Не всякая простая саратовская девушка может рассчитывать на ПМЖ в Москве (все-таки я тут уже почти четыре года и какую-никакую, пусть фиктивную, но прописку имею) и тысячу — полторы долларов ежемесячно. Бывает и намного больше…» Я переписал, не удержался. Да, все не так просто. Тем более что у Лиды этой папиной — все по накатанной, устраивает их все, а у Кати — все не так. Обиды, злоба, в результате — криминал. Я не психолог, я мент, но могу сказать, что, наверно, у Павловой был слишком гордый характер. Да и ум. Не хотела прогибаться, пыталась что-то сделать — и погибла. А эти девочки типа Лиды не пытаются бороться, они плывут, как говорится, по течению. В смысле — принимают жизнь такой, какая она есть. Наверно, в житейском смысле они умнее Кати. Но все-таки, признавая Анину правоту, я не могу забыть, как я впервые прочитал тот дневник. Продрало беспощадным холодом по коже, страшно было. А эта Лида, милая девочка по вызову, рассказала совершенно жуткую историю про отца-сутера и дочь-проститутку. Про себя. Да так мне это рассказала, как будто это так и должно быть. Наверно, Катерина так не смогла бы. Наверное, она какая-то слишком… чувствительная, что ли, как написано у этого Романа, когда он писал про французскую проститутку в Париже и про писателя Бунина, который плакал и был странный.
Я не хочу лезть в мутные размышления. Все равно ничего не выдою из своих мыслей, ничего нового в смысле. Да и так все понятно. Понятно, что ничего непонятно. Я это особенно ярко почувствовал, когда писанину Ромы Светлова прочитал. Не вызывает у меня этот тип симпатии, откровенно не вызывает. Умный, конечно, гаденыш, умеет на сочувствие бить. Но никакие его словесные выверты не помогают. Может, и хотел бы он оправдать себя, да не получается. И <на этом заметки капитана Никифорова завершаются>
Послесловие от издателя
Был в гостях у капитана Никифорова. Он пригласил туда и несносного господина Соловьева, своего старого знакомого, благодаря которому помещен здесь текст Романа Светлова. Соловьев явился в приподнятом настроении. Как обычно. Кроме него и меня плюс хозяин дома за столом присутствовали также жена капитана Вероника и его дочь — Ирина. Обе милы и выглядят скорее как сестры, чем как мать и дочь. Правда, они обе вскоре ушли, и тогда мы заговорили о том, о чем в присутствии этих дам говорить не могли. О тексте будущей книги. Я спросил у Соловьева, как выглядел парень, который продал ему ноутбук и не думает ли Соловьев, что это и был Роман Светлов? Ведь тот собирался вернуться в Россию. Соловьев только пожал плечами, а потом сказал:
— Тут вот какая странность. Мне два раза звонили вчера и молчали в трубку. Прямо как в файле. Забавно.
Мы выпили за удачу и разошлись по домам. Дома я сел писать предисловие, и вот это послесловие для уже подготовленного в печать текста. В голову назойливо лезли противоречивые, спутанные мысли, беседа с Никифоровым и Соловьевым неожиданно накрутила меня, и теперь дома я нервно курил и пил кофе с коньяком. Для меня все события, описанные выше, оставались все-таки достаточно условными, несмотря на яркость и живость их описания. Можно было представить себе, что ничего этого и не было, что вся жуть, данная в текстах Кати и Романа, просто выдумана чьим-то изощренным воображением, а капитан Никифоров для вящей правдоподобности прошелся по ней критическим пером. Этакий Белинский Виссарион Григорьевич в ментовских капитанских погонах, подавшийся потом в полицию нравов. Нет, конечно, я не думал так, но почему не представить и такой вариант? Особенно если учесть, что речь вдет о людях, которые практически все уже мертвы — Л<атя, Хомяк, Мефодий, майор Каргин, другие… В нить размышлений вплелся телефонный звонок, я мельком взглянул на часы, упрямо указывающие на час ночи, и снял трубку: