Нешкольный дневник

Французов Антон

Я вцепился ей в плечи и затряс:

— Катя, Катя! Ты что, ну что ты! Быстрее, Катя! Мне все равно, что ты думаешь, что говоришь, ты очухаешься, а потом мы тебя вылечим. Катя, Катя!! Ну что лее ты говоришь, — у меня слезы по глазам текли, от нервов натянутых, от тревоги, от усталости текли, щека дергаться начала, — что же ты говоришь такое… ерунда, после будем говорить, в самолете, через час рейс, понимаешь? Я с тобой, с тобой! У меня деньги, билеты, паспорта… все! Не надо на бок заваливаться, Катя, не надо этих теней под глазами и заломанных рук!..

Я ей какую-то чушь нес. Раздавленные

слова, беспомощные, от загнанного дыхания идущие. Говор™, за руки тянул, она, кажется, меня и не слышала, а я себя не слышал и нес, нес, пока не увидел. Не увидел, что в дверях стоит Нина Ароновна. Она, оказалось, все это время за дверью стояла, все слышала. А Катю — подослала. Хотела убедиться, сука, что я предал ее. Щеки у нее плясали, глаза в две щелки склеились, и такое зло оттуда сочится, что я на пол сел. С корточек-то. Плюхнулся, как жаба, а она, Ароновна, надо мной стала и говорит, руки в жирные боки:

— Ты, Роман, пидор. Говорила, и теперь повторю. Свалить хотел, сука? Подчистил кассу, по наводкам бабло склеил, теперь соскочить хотел? На другой рейс забронировался, гнида, и эту суку тоже подписал! Где бабки-то? — гаркнула страшно. — Где деньги?

Мне вдруг стало спокойно и жутко от ярости, сковавшей меня. Поднялся, только где-то глубоко внутри дрожала струна. Посветлело перед глазами, и единственным черным пятном была крашеная шевелюра Ароновны.

— Деньги здесь, — сказал я спокойно. Я еще договаривал это, но первая уже пачка полетела к ногам «мамы». — Я, Нина Ароновна, передумал. — Вторая пачка — в ее колено. — Я действительно уезжаю, но вы, Нина Ароновна, в мои планы не входите. — Третья пачка воткнулась в глубокий вырез ее платья и осталась лежать на подпертой корсетом мясной части ее тела.

— Да я тебя сдам с потрохами, сука! — зашипела она, но деньги начала подбирать, при этом ко мне приближаясь. — Та-ак не пойдет! Договор дороже денег!

— Это смотря каких денег, — сказал я, понимая, что делаю страшную глупость, но не могу удержаться от этой глупости.

Но мне сухо раздирало горло. Я вынул еще две пачки и бросил ей,-

— Вот твои пятьдесят тысяч, как было оговорено в наводке Шароева! Подавись!

Она бросилась ко мне и буквально вцепилась в шею ногтями, как разъяренная старая кошка, которую только что ошпарили молоком. На губах ее появилась пена, язык заплетался от ярости. Никогда бы не подумал, что Нина Ароновна способна в буквальном смысле перешагнуть через двадцать тысяч долларов (хотя первые три пачки она подобрала). Я ее отшвырнул и повернулся к Кате. Она, кажется, вобрала в себя жизни. Ее щеки порозовели, быть может, она поверила мне. Схватил ее за руку и поволок из комнаты, Нина Ароновна мертвой хваткой впаялась в ногу Кати, разорвала ногтями колготки и вцепилась так, что Катя завизжала от боли.

Я на мгновение растерялся перед лицом этой ярости. Пароксизм злобы, как любил говорить один мой знакомый медик из КВД.

— Не уйдешь, сука!!

И тут в открытую форточку окна, выходившего на узкую полосу молодых деревьев, за которыми было скоростное шоссе, ворвался визг тормозов. Шум двигателей сразу нескольких машин. Приглушенное хлопанье дверей. Топот множества ног по асфальтовому покрытию. Это было то, чего я ожидал все четыре года,

с того времени, как я завалил прокурора. Нет, вру! Раньше. С тех пор как мы с Катей побывали в квартире Мефодия, после чего я ушел, нет, убежал в армию. Я ждал много лет. Вот дождался. В самый неподходящий момент. Хотя, наверно, смешно говорить, что для такого может быть подходящий момент.

— Ароновна, мусора! — гаркнул я ей в самое ухо. — Отпусти Катьку, валить надо отсюда!

Нина Ароновна меня, кажется, не слышала. Я сделал несколько шагов к окну, прильнул к стеклу, забыв, что окно выходит на дорогу и того, что творится на входе в коттедж, увидеть отсюда нельзя. Выстрелы! Еще и еще! Я потянул на себя Катьку, Ароновна, кажется, совершенно обезумела. Такая хладнокровная и безжалостная тетка, единственный раз в жизни потеряла голову — и надо же такому случиться, что из-за нее пострадают другие.

— Сдам вас, ссуки, сдам… аэропорт, рейс, все знаю!.. — прорычала она.

Сдаст. А ведь сдаст. Снова донесся шум выстрелов, крики, топот по коридору, и я, вырвав из висящей под рукой кобуры пистолет, выстрелил в Ароновну. Не знаю, куда я ей попал, убил или нет, но только она медленно отвалилась от Катыш и начала сползать на пол. За ее спиной был одежный шкаф.

Катька дрыгнула ногой, и Ароновна упала в темное пространство шкафа, минуя полуоткрытую дверцу. На нее с мягким шелестом обрушились пальто, куртки, какая-то шуба. Все.

Конец.

Уходил ее.

Катя стояла опустив руки, из ванной слышался шум воды, которую включила Лена, наверно, чтобы не слышать перебранки.

— Уходи, Рома, — равнодушно сказала Катя. — Уходи, у меня отнимаются ноги, я не могу, я никуда отсюда не пойду. Не строй го себя Робин гуда. Уходи, Рома. Вот возьми деньги. С пола собери, что же ты их так.

— Какие деньги, у меня есть деньги, мне нужна ты!

— Да где же ты раньше был, Рома? — отозвалась она. — Смешной какой. Да кому я сейчас нужна, Рома? Мне все, кранты. Это за мной, от судьбы не уйти. Я ведь звонила в Саратов, Рома.

— При чем тут Саратов? Катя… Ка-тя!..

Она отрицательно покачала-головой и, сделав два шага, упала на кровать. Я облился холодным потом. В виски било. Я рванулся к окну и, распахнув створку, сиганул в темноту. Я пересек лесополосу, нога моя провалилась во что-то мягкое, а потом я провалился и больно ударился плечом. Лежал, тяжело дыша. Во рту тлел привкус крови. До меня доносились отголоски жуткого переполоха в коттедже, а потом я услышал два выстрела: бах! бах! Мне показалось, что это из Катиной комнаты.

Ночная гонка по летящему шоссе, огни аэропорта, регистрация на рейс — без боли, без страха быть задержанным. Досмотр, проверка документов, штампик. Взлетно-посадочная, ветер кувыркается по полосам, белые, серые, темные лица, дале-ко-далеко, где-то совсем далеко еще не родившиеся слезы. Ушел, ушел один, как волк, перемахнувший через флажки и оставивший на откуп охотникам всю стаю. Нина Ароновна мертва, потому что, если бы она была жива, мне не удалось бы попасть на борт самолета, меня сняли бы с рейса, как снимают грошовую блядь. Катя, Катя… Двадцать два года для тебя в самом деле оказались перебором, как при игре в очко, — ты сама так горько шутила.