Несколько бесполезных соображений
Шрифт:
— Да, Лиз, — твердит ее муж со смирением бизона, добровольно согласившегося на роль домашнего животного. Всем посетителям кафе хорошо известна причина этого смирения: его долг жене намного превышает ту сумму, которую нам, даже приложив максимум старания, удастся задолжать ему в будущем. Она это знает. Посетители тоже. А собака имеет свою выгоду, так как уже много лет не полу чает заслуженных пинков.
— Пока, Лиз.
Наконец она удаляется. Хозяин подходит ко мне с рюмкой.
— Пить в десять утра — потерять весь день, — сказал я себе.
— Еще не поздно взять кофе, —
— Я же заказал кофе!
— Не волнуйтесь, успокоил он меня. — Всегда можно ошибиться. Исправить ошибку проще простого.
И он поднес рюмку к губам, опустошив ее одним глотком.
— Ну, вот он ее и выпил, — тоскливо сказал другой и снова положил на колени томик Диккенса.
— Будет вам чашечка хорошего кофе, — бодро пообещал хозяин.
И принес бурды.
Из сборника «Прогульщики» (1956)
Мороз
Элла просидела у нас целый вечер, болтая обо всем и ни о чем, главным образом о жизни.
— Как у вас чудесно, — повторяла она и смотрела на нас огромными грустными глазами, потому что это словечко — «чудесно»- чаще всего, по-моему, вспоминается тогда, когда жизнь перестает быть чудесной. В полночь она спохватилась: «Ах, боже мой, уже двенадцать часов» — и стала прощаться, оделяя нас невинными, но весьма соблазнительными поцелуями. Правда, я в таких случаях сохраняю присутствие духа и не даю жене повода допытываться: «Чем это вы там занимаетесь?» Больше того, обычно она просит: «Проводи, пожалуйста, Эллу».
Однако в мороз такие проводы могут закончиться легким бронхитом, потому что Элла восхитительно рассеянна: вначале она несколько раз наденет чужое пальто, потом у раскрытой двери расскажет длинную нелепую историю и наконец еще раз-другой позвонит у подъезда и вернется, чтобы прихватить забытые вещи, а заодно устроить грандиозный сквозняк.
Ну вот, кажется, все при ней: сумка, платок, зонтик. Я пошел домой, но на середине лестницы в спину мне ударил четвертый звонок.
— Извини, ради бога, — сказала она. — У моей машины замерз замок.
Что ж теперь делать? — спросил я.
. — Может быть, ты на него немножко подышишь? У тебя такая широкая, мощная грудь.
Этот комплимент меня доконал.
Когда мы целовались на прощание, мне было приятно, что она женщина, но теперь я предпочел бы иметь Дело с мужчиной, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю.
Но тут я смог только сказать:
— Конечно же, милая…
Было холодно, неудобно и нелепо сидеть в рождественском снегу на корточках и дуть в дверь «фольксвагена».
— Так ничего не выйдет, — сказала Элла, — попробуй зажигалкой.
И она снизошла до того, чтобы протянуть мне свою зажигалку. Элла развелась с мужем, который на протяжении восьми лет подавал ей завтрак в постель, а потом сбежал с энергичной деятельницей социального обеспечения, которая быстро прибрала к рукам все, включая его жалованье. С моей точки зрения, типичный случай перегиба
— Зажигалка тоже не помогает, — сказал я немного погодя.
Мой друг Бен ван Эйсселстейн [28] написал однажды: «И пусть падут снега, Создатель». Именно в этот момент его молитва была услышана.
28
Ван Эйсселстейн, Бен (1898–1973) — нидерландский поэт, прозаик и журналист
— У тебя есть свечка? — спросила она.
— В карманах нет, — буркнул я, прикрываясь твидовым пиджачком от летящих хлопьев снега.
— Не говори со мной таким тоном, — сказала она, и я, увидев ее лицо, решил никогда больше не говорить таким тоном. Свечи у нас были на чердаке. Четыре этажа вверх, четыре вниз. С Эллой не поспоришь.
— Держи руку над свечкой, иначе она потухнет, — подсказала она, потому что теоретически она во всем этом здорово разбирается. Я подпалил ладонь, но, к счастью, игра с огнем продолжалась не больше десяти минут.
— Хватит, — решила она. — Знаешь что? Возьми молоток и разбей стекло.
— Зачем портить машину! — воскликнул я. — Переночуй лучше у нас.
— Я хочу домой. В свою собственную постель. Я ненавижу чужие постели. — В ее голосе звучала непоколебимая решимость. — Ты сейчас ужасно похож на снеговика.
Хорошо, снеговик притащил с чердака ящик с инструментами и сказал:
— Отойди в сторону, чтобы не задело осколками.
Она отошла на несколько шагов. Бум! Между прочим, чтобы расколотить такое стекло, требуется недюжинная сила.
— Ну вот, — сказал я наконец, — готово.
Словно птичка, приникла она к двери нашего дома и пролепетала:
— Послушай…
— Что еще?
— Это не моя машина. Я только сейчас заметила. Моя машина стоит на той стороне. Та-а-м.
Она показала рукой и, встретившись со мной взглядом, беспомощно сказала:
— Они так похожи.
Буря
Повинуясь волшебству Просперо, на сцене над терпящим крушение кораблем воспарил бесплотный дух эфира Ариэль. Из мрачного ущелья заколдованного острова, словно гад ползучий, явился Калибан. И на романтичном морском берегу, меж гигантских, в рост человека, раковин, расцвела стыдливая любовь Миранды и Фердинанда. Упал занавес перед антрактом, и зал разразился неудержимыми аплодисментами во славу шекспировского гения. Так глас богов сдвигает горы! Мы восстали со своих кресел.
— Ну как? — спросил я.
— Прекрасно, — сказала моя жена. — Кажется, я оставила включенным утюг.
— О…
И мы вернулись с очарованного острова в действительность сегодняшнего дня, который взяли в счет отгулов. Хорош денек, нечего сказать…
— Тогда быстрее домой. Может, успеем до конца антракта.
В такси я не выдержал и начал ворчать, потому что такое интермеццо не входило в мои планы на сегодняшний вечер.
— Кто же оставляет утюг включенным? — задал я риторический вопрос, глядя в спину таксиста.