Несколько бесполезных соображений

Кармиггелт Симон

— Откуда ты знаешь? — спросила жена.

— А посмотри-ка на ту желтую коробочку на тропинке, — сказал я. — Она из-под фотопленки. Рядом с коробочкой отпечатались папины следы — обувь сорок третьего размера. Значит, он фотографировал. А это неоспоримо доказывает, что он вместе с семьей наслаждался денечком на лоне природы. Если б он думал: «Пропади пропадом эти чертовы каникулы, с ума можно сойти от ребячьего крика, сидеть бы мне лучше где-нибудь спокойненько одному и попивать пиво», у него бы не возникло ни малейшего желания увековечить пейзаж вокруг этой скамейки. Нет, он наслаждался и старательно наклеит карточки в альбом как приятное воспоминание о прекрасном дне. Хороший семьянин.

К тому же добряк.

— А это почему?

— Два окурка с фильтром возле моего ботинка — наши. Мы оставили их тут час назад. А вон там лежит его окурок. Он курит дешевый табак-шек. Значит, он щедро кормит семью сладостями, а сам их не ест. Шек-то — штука очень крепкая. Люди, которые его курят, не любят сладкого, они предпочитают горох со шкварками и запивают его свежим пивом. Это я знаю по опыту.

Мы пошли дальше, а перед глазами у нас так и стояла вся эта компания. Папа, мама, детишки. Счастливая семья, хоть и с плохими зубами. Но нельзя же иметь все сразу.

III

Как-то раз я прогуливался вдоль реки за деревней. Погода стояла прекрасная, немного парило. Над заречными лугами висела легкая дымка, сквозь которую деревья вдали у горизонта казались нежно-голубыми. «А не выкурить ли мне сигарету? — подумал я. — Последний раз я курил целый час назад. Так что могу себе позволить».

Я достал из кармана пачку, но выронил ее из рук. А когда наклонился за нею, увидел на земле какой-то маленький белый квадратик. Я поднял его и перевернул.

Это оказалась паспортная фотография девушки. Черты лица у нее были, что называется, правильные. Но она не выглядела красивой, скорее производила жутковатое впечатление. Не чувствовалось в ней ни капли беззащитности. Губы крепко сжаты, большие глаза смотрят очень решительно. Дочь крестьянина, стоит перед объективом, скрестив руки на животе. Во всем ее облике угадывалась твердокаменная убежденность, что она обязательно найдет его — слабохарактерного паренька, которому никогда от нее не уйти. Ведь способность руководить, причем твердой рукой, была отчетливо написана на ее лице. Уже сейчас можно было себе представить, как она будет выглядеть лет через тридцать: немного постареет, но в остальном едва ли изменится.

Я достал бумажник, где хранил разные бумаги с пометками, и сунул фотографию в отделение для марок. Девица смотрела с фото так, будто не одобряла моих действий. Закурив, я снова спрятал бумажник в карман. Хранить находки, которые мне совершенно не нужны, — моя слабость. Что ж, пусть тот, кто без греха, первым бросит камень. А я подберу.

Шагая дальше, я подумал: «А правильно ли будет носить эту фотографию при себе?» Вдруг меня завтра убьют. Возможно это? Возможно.

Вот ведь недавно в газете писали, что один молодой человек был убит наемным убийцей, а подрядила этого убийцу собственная жена убитого. Нужную сумму она скопила с трудом. Эта деталь заставила меня усомниться в ходячем мнении, что бережливость — это добродетель. Не исключено, что кто-нибудь в Нидерландах уже не первый копит деньги, чтобы убрать меня руками наемного специалиста, поскольку не знает другого способа положить конец моему писательству, которое стоит ему поперек горла. И вот, скажем, вчера у него скопилось десять тысяч гульденов, а завтра тут, где я сейчас прогуливаюсь, найдут мой труп.

Что за этим последует?

Отечественный Мегрэ прибудет вовремя.

Сначала он ознакомится с заключениями экспертов. Увидит следы борьбы. В моей правой руке, сжатой в кулак, окажется пуговица. В желудке обнаружат вареное яйцо, бутерброд, апельсиновый сок. Затем ему передадут все, что найдено в моих карманах. В том числе бумажник с записками. От

них ему, конечно, проку не будет. К примеру, он прочитает: «Черепица, голуби, американец». Для меня это понятно. А для него нет.

Затем он наткнется на фотографию девушки. Моя жена ее не знает. Он начнет розыски, успешно завершит их и спросит девушку, знает ли она меня. Она ответит: «Нет».

«Но это ваша фотография? Как она попала в бумажник убитого?» — скажет он.

Даже ее это выбьет из колеи. Она начнет заикаться. Тем временем полиция обыщет дом ее жениха — тощего парня с безвольным подбородком, которого в день убийства видели поблизости от места преступления, потому что он тут «по обыкновению гулял». В доме у него найдут твидовое пальто за семьдесят восемь гульденов пятьдесят центов, а таких пальто в стране, по самым грубым подсчетам, около двухсот тысяч. На этом пальто отсутствует именно такая пуговица, какую обнаружили в моем хладном кулаке. И все — его песенка спета. Дадут ему не шестнадцать, а все двадцать лет тюрьмы, так как я — персона высокопоставленная, а в таких случаях всегда накидывают четыре года.

Я достал из кармана бумажник и бросил фотографию в траву. Пусть лучше ее поднимет кто-нибудь другой и носит при себе. Жениху за это скостят четыре года.

Княжна

Посвящается Мэри Дорна [54]

Приехав в деревню, я увидел, что домишко исчез. Там, где он когда-то находился, теперь стоял один из тех неказистых современных домов, что строятся на скудные субсидии. Последний раз я побывал в этой деревне много лет назад. Думаю, лет восемнадцать. В ту пору я работал младшим корреспондентом социалистической газеты «Хет фолк». И вот однажды в редакцию позвонил наш единственный подписчик из этой деревни и сообщил, что какую-то женщину с тремя детьми и всем ее скарбом вышвырнули на улицу.

54

Дорна, Мэри (1891 — 1971) — нидерландская писательница, мастер короткого рассказа

— Съезди-ка туда, — сказал мой шеф. — Но не рассчитывай получить много информации — там ведь сплошь католики.

В те годы слово «католик» было синонимом махровой реакции.

Когда я прибыл на место, то увидел следующую картину. Перед пустым крестьянским домишком стояла потертая мебель и играли трое маленьких детей, которые уже сумели превратить беду в развлечение. Мать сидела в кресле и отнюдь не производила впечатления умирающей с голоду. Высокая, стройная женщина лет тридцати, с черными как ночь глазами, сверлившими меня насквозь, и бровями словно нарисованными углем. Гордая цыганская «княжна» на троне. Хотя и под открытым небом.

Я сказал, что я из газеты и считаю ее выселение позором, напишу об этом статью, в которой разделаю под орех ее обидчиков. Пока я все это излагал, она смерила меня взглядом, и на ее полных губах заиграла еле заметная ироническая улыбка. Когда я умолк, несколько взволнованный, так как был довольно застенчивым молодым человеком восемнадцати лет, она лишь сказала:

— Ох, подыскали бы мне лучше другой домишко.

— Постараюсь! — горячо воскликнул я.

И отправился в путь. Сначала я пошел к бургомистру, но не сумел проникнуть дальше порога ратуши, ибо сообщения, что я корреспондент газеты «Хет фолк», оказалось вполне достаточно, чтобы меня не впустили. «А не обратиться ли к священнику, — подумал я. — Он же как-никак духовный пастырь, и эта история должна тронуть его благородное сердце».