Несколько бесполезных соображений

Кармиггелт Симон

Последний

Сидели мы как-то с Дирком на скамеечке у реки, за деревней. Одет он был в один из своих черных костюмов, у него их целых три. А еще шесть пар исподнего, две дюжины вязаных носков серой шерсти, да две пары таких крепких башмаков, что в них хоть сейчас полезай покорять Эверест. Я лично никогда не считал, сколько у Дирка чего, но так он сам рассказывал, а в правдивости его слов сомневаться не приходится, потому что это честнейший маленький старикан семидесяти двух лет от роду, со светло-голубыми глазами и белой развевающейся шевелюрой. Он походит на отставного клоуна, хотя всю свою жизнь проработал рассыльным у булочника в любезной его сердцу Гааге. На этой работе, менеер,

такого понасмотришься, куда там… Когда он это говорит, взгляд его делается грустно-задумчивым, как будто перед его мысленным взором проплывают картины пережитого — всех прелестей и гадостей, о которых иной раз не вспомнишь без содрогания. Он мог бы написать об этом многотомные мемуары, но такого никогда не случится, поскольку он крепко усвоил, где его место в этой жизни, и к тому же писать — не его стихия. Но если бы… если бы он когда-нибудь взялся за перо, то можно с уверенностью сказать, что в его мемуарах речь пошла бы о профессионально-скептическом отношении булочника-разносчика к женским прелестям.

— Видели бы вы их всех! Бывало, приносишь спозаранку кому половинку белого, кому сайку, а они-то — заспанные, нечесаные, физиономии помятые, еще без марафета.

О женитьбе Дирк никогда не помышлял.

— Хотя в прежние годы голова у меня была вся в русых кудрях и все любили меня за веселый нрав, женщины тоже, — продолжает он свой рассказ, сидя рядом со мной у реки. Если нет дождя, он частенько наведывается сюда, когда в кармане ни монеты и на недельку-другую путь в деревенскую пивную заказан, ибо в долг он принципиально не пьет.

Люблю я слушать Дирка. Он доволен тем, что имеет, боготворит Нидерландское королевство, не забывшее его на склоне лет. Когда я слышу, как он умиляется по этому поводу, мною овладевает искушение взять его вот прямо таким да и водрузить на белокаменный цоколь рядом с фигуркой Сорванца [50] в Амстердаме. Прекрасная достопримечательность — довольный человек, свободный от комплексов. Есть еще такой в нашем видавшем виды королевстве, и имя ему — Дирк.

Что в нем достойно глубочайшего уважения — так это радостная легкость, с которой мужественный старик несет бремя лет. А живет он в небольшом частном доме для престарелых, который возглавляет некая мадам, чье имя он произносит с тем трепетным благоговением, с каким верующие упоминают имя девы Марии. Там у него угловая комнатенка, и он весьма увлекательно повествует о своем тамошнем житье-бытье.

50

Сорванец — скульптурное изображение озорника мальчишки неподалеку от центра Амстердама

— У меня два окошка. Лучше не бывает. Сидишь себе у одного, смотришь на бакалейную лавку, а надоест — раз! — повернулся на четверть оборота, и пожалуйста — перед тобой бензозаправка, ну а там уж совсем другая жизнь и движение. Душа отдыхает. У меня как: встанешь в шесть — я же всю жизнь так, с этим и помру, — умоешься, побреешься. Потом одеваюсь и сажусь. И ведь целый день что-то надо делать. Иные, конечно, сидят день-деньской с книжкой, но мне от книг как-то неспокойно, а от газет скучно. Просто сидеть — так живенько загнешься. Вот я смотрю то в одно окошко, то в другое, а там, глядишь, время завтрака подоспело.

О том, как их кормят, он говорит тем же благоговейным тоном, что и о своей хозяйке. За всю жизнь ему ни разу не доводилось обедать в таком благородном обществе, как здесь, рассказывает Дирк. Есть у него две соседки — пожилые дамы из тех, что до сих пор ревностно соблюдают традиции приличных домов. Так вот, поначалу ему туговато пришлось из-за ощутимого сословного барьера. Но он упор но тренировался в своей комнате и в конце концов так наловчился орудовать ножом и вилкой,

что теперь совсем не выделяется на их фоне. Куда более серьезную проблем) воплощала в себе медсестра, которая регулярно раз неделю прикатывала на велосипеде, чтобы продраить им спины. В гигиенической пользе этого мероприятия Дирк ничуть не сомневается, но долгое время не мог постичь противоречивую логику того, что во время этой процедуры его почему-то просят снимать еще и подштанники. Лишь после упорной борьбы его врожденная стыдливость наконец сдалась.

— Сейчас-то мне уже все равно, но первый раз я стоял перед этой женщиной красный как помидор, а она смеется: мол, брось, чего уж там. Для меня же это было целое событие, хоть я и насмотрелся всякой всячины за сорок пять лет в Гааге — и прелестей, и гадостей. Только я всегда знал свое место. И вот сижу сейчас здесь, менеер, и думаю о том, как жил все это время. Душа моя спокойна, никто не скажет обо мне на Страшном суде: «Греховодник он был, этот Дирк».

Довольный он человек. Последний из довольных.

Из сборника «Вы будете смеяться» (1968)

Тишина и покой

Лето неудержимо близилось к концу, поэтому мы сказали «едем» и устремились из города, чтобы побыть несколько дней среди тишины и покоя. Даже тот, кто равнодушен к мирской суете, знает, что тишина и покой — плод самообмана. А создать его довольно просто. Не читайте за городом газет, не слушайте радио, не включайте телевизор. Освободив таким образом глаза и уши, составьте затем список запретных вещей, которых не будете касаться три дня, и у вас появится хотя и хрупкая, но вполне приемлемая основа для духовного расслабления.

Лес начал потихоньку одеваться в осенний наряд.

Там и сям виднелись одинокие бурые листочки, но большой пожар, который не потушить, еще ждал своего часа.

Правда, под огромным буком мы уже нашли явные признаки осени — хоровод огромных грязно-желтых грибов, которые каждую осень украшают дневное логово местного вампира.

Он прячется под землей.

А после захода солнца выходит на промысел.

Сначала из-под земли высовывается рука, потом нога — это доподлинно известно. Однажды я предложил жене ночью пойти к буку с карманным фонарем и посмотреть, нет ли там дыры, достаточной, чтобы пролезть человеку, вокруг которой плотными рядами стоят грибы, но, к счастью, она сказала: «Ни за какие деньги».

— Интересно, кого вампиру терзать в этой деревне? — я, когда мы проходили мимо того места. — Разве что одинокую девушку на автобусной остановке. Или…

— Избавь меня от своих нездоровых фантазий, — перебила она. — Мы приехали сюда ради тишины и покоя.

Я внес Дракулу в черный список запретных предметов, и мы с женой зашагали дальше. Целый час миновал в приятном молчании. Затем мы вышли к шоссе, которое ведет через лес. Оно было пустынно. Лишь на обочине стоял ярко-голубой автомобиль. Мы пересекли шоссе и сели отдохнуть на пологом живописном склоне.

— Как здесь спокойно! — сказала жена.

— Угу, — кивнул я.

Над головой пролетел реактивный самолет, перечеркивая все правила нашей игры. Но ведь всего не предусмотришь, верно?

— Березовая роща вон на том холме, должно быть, тоже очень красива, — сказала жена. — Мы там никогда не бывали.

— Да, не бывали.

— Может, сходим? — предложила она.

— Давай лучше отложим на завтра.

Честно говоря, не знаю, почему я сказал именно так, но все оказалось к лучшему. Вечером в деревенском трактире мы услышали, что примерно через час после нашего отдыха на живописном склоне полиция обнаружила в березовой роще- той самой, должно быть, тоже очень красивой — повесившегося на дереве человека. Он приехал из города. У него пятеро детей и масса забот. Голубой автомобиль принадлежал ему.