Несколько бесполезных соображений
Шрифт:
— А-а, значит, когда вы дома садились обедать, — догадывается Маритье, — тогда вдруг в окошко врывался немец и таскал еду у вас со стола.
— Да нет…
Тишина. Вон что пришло ей в голову насчет немцев.
— Зато они другие ужасы творили, — сказал учитель. — Хватали людей прямо на улице и бросали их в тюрьму.
Значит, вам нельзя было выходить на улицу? — заключил Ян.
Нет, ты не так понял, — ответил учитель. — Конечно, на улицу можно было выходить. Только очень осторожно… Страшное было время.
— И взрослые за все пять лет ни разу не смеялись? — спросила Маритье.
Учитель совершенно растерялся.
— Эх, ребята, — сказал он. — Завтра День освобождения. И к тому же праздничное гулянье. Так что веселитесь себе от души!
* * *
Как-то вечером пробило пробку, которая с грехом пополам обеспечивала мрачноватое освещение коридора и кухни. Когда я хотел ввернуть новую пробку, из гнезда показалось пламя. Учитывая, что подобное явление никоим образом не могло входить в намерения человека, изобретшего электрическое освещение, я наутро позвонил в фирму, которая разбиралась в таких вещах.
Хозяин сообщил мне, что оба монтера выехали на ремонтные работы. Но, конечно же, он может зайти и сам. Около пяти часов он позвонил в мою дверь — мрачноватого вида человек с изборожденным морщинами лицом. Он направился прямо к одру болезни и за четыре минуты исцелил занедужившего пациента. Честь и хвала специалистам! Заодно он разъяснил мне, по какой причине заявило о себе пламя, — на своем профессиональном жаргоне, который подразумевал слишком знакомые вещи, но звучал для моих ушей полной абракадаброй.
— Ага, вот оно, значит, как, — тем не менее сказал я. — Теперь я понимаю… Может быть, выпьете что-нибудь? Пива? Стаканчик или бутылочку?
Он отдал предпочтение стаканчику пива. Мы сидели с ним на кухне, разговор не очень-то клеился.
Он долго смотрел в окно. Потом заметил:
— Хотел бы я быть голубем!
— Почему? — спросил я.
— У нас с женой все есть, — сказал он. — Прекрасная квартира. Цветной телевизор. Стиральная машина. Посудомоечная машина. Автомобиль, чтобы было на чем простаивать в транспортных пробках под конец недели. Шуба меховая. Точь-в-точь как у соседки. Все есть. Ну прямо-таки всего навалом.
Он вздохнул.
— Так это же замечательно, — сказал я, чтобы нарушить молчание. Я ведь принадлежу к поколению, которое обожает всевозможные с трудом завоеванные достижения.
Он искоса посмотрел на меня своими печальными глазами.
— Тем не менее мне все не по душе, ничто меня не радует. Знаете, чего бы мне по-настоящему хотелось?
Я сказал, что не знаю.
— Книжку почитать, — сказал он.
— Ну так в чем же дело — почитайте.
— Нет, это невозможно. У нас ведь цветной телевизор. Как только поужинаем, так сразу и включаем. Только представить себе, если я вдруг вечером усядусь с книжкой. Я прямо вижу, что будет. Да они тут же подумают, что я рехнулся.
— Но если у вас есть потребность почитать книгу, то вы должны это сделать! — воскликнул я.
— Нет, господин хороший. Он покачал головой. — Это — дело невозможное. Я тогда стану белой вороной.
Он поднялся, поскольку стакан опустел. Показывая на слегка отставшие обои в коридоре, он сказал:
— Гляньте… вы можете себе это позволить. Можете сказать: «Да плевать я хотел на эти обои! И пусть они грязные. Зато я — это я, такой как есть». А я вот так не могу. У меня дома все вылизано,
Он собрал свои инструменты, еще раз посмотрел в окно и повторил:
— Хотел бы я быть голубем!
Из сборника «Хлеб для пичужек» (1974)
Соотечественник
Старый кельнер сложил газету и, положив ее на стойку маленького амстердамского бара, сказал:
— Все повторяется. Карточки. Нужда. Все.
Я кивнул в знак согласия. Кельнер был уже в том возрасте, когда человек мудреет, но у него было полное, простоватое лицо человека, для которого в этой жизни существует одна-единственная загадка: куда его жена прячет деньги на хозяйственные расходы.
— Карточки введут наверняка. Хоть оккупации нет, и то слава богу, — продолжал он. — Ох уж эта оккупация… До сих пор о ней частенько говорят. Даже слишком. В те годы кто поумней вовремя удрали в Англию, играли там в солдатиков. Словно это было так уж необходимо. Мы-то здесь, в Нидерландах, собственно говоря, и не думали жаловаться. Я имею в виду наше заведение. Правда, то одного недоставало, то другого, но перебиться было можно. В нашем заведении, конечно. Я здорово зарабатывал. Денег у меня всегда имелось в избытке.
Он сделал лихой жест, означающий «хватай», а глаза его при воспоминании о «добром старом времени» затуманились нежностью.
— И посмеялись мы вдоволь, в войну-то, — произнес он с удовольствием. — Тогда к нам заходило много немцев.
Они всегда заказывали пиво с можжевеловой. С прицепом, как мы теперь говорим. А на закуску груши. Ну вот. однажды днем смотрю — идет вдоль канала молоденький солдатик, у нас он раньше никогда не бывал. Я стоял, как сейчас, около буфета и видел в окно, как он остановил на улице девушку, прямо возле наших дверей, и отнял у нее велосипед. Реквизировал в свою пользу, вы же знаете, эти парни частенько так поступали. Девушка, конечно, возмущалась. Но он взял велосипед за раму и внес его в кафе.
Парень был деляга до мозга костей, такой на чем хошь заработает, даже на всемирном потопе: достанет пару лодчонок и начнет за перевоз бешеные деньги драть.
Потом солдат и говорит мне по-немецки: мол, убери велосипед. Ну ладно, швырнул я его в чулан позади бара. Солдат сел у стойки и давай хлестать. Рюмашку за рюмашкой, рюмашку за рюмашкой… Пойло-то, ясное дело, с черного рынка. Пять гульденов рюмочка. А он знай себе дует как заведенный. И ни глотка пива. Тяжелый случай. Ну, я наливаю. Стою и под шумок стараюсь всучить ему контрабандный товарец, я ведь много общался с мофами и знал, что у этих парней денег куры не клюют, а на дефиците всегда можно заработать, вот, к примеру, как сейчас на бензине. Вдруг слышу — кто-то стучит. Иду к задней двери (у нас был черный ход), а там стоит бабенка с того велосипеда. «Менеер, — говорит, — на моем велосипеде очень красивая фара, не могли бы вы ее снять?» Надо сказать, бабенка была прехорошенькая. А я молодой был тогда, можете себе представить? Словом, отвинтил я эту фару и отдал ей. В конце концов, все мы люди и должны помогать друг другу, верно? Ну а потом… она за это меня поцеловала. Немец тем временем сидел за стойкой и вопил: «Шнапсу, шнапсу». Я быстро вернулся и налил ему еще пару рюмок…