Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Шрифт:
Костя с Галкой поженились позже нас, уже на пятом курсе, а по окончании института уехали в один приволжский город. Им обещали квартиру, но что-то там с этой квартирой не вышло, и они, промыкавшись год по чужим углам, недавно вернулись в Москву. Тем более, что Галка ждала ребенка. У ее отца квартира невеликая — две смежные комнатки, но кое-как утрамбовались, как выразился Костя, отец с сыном, младшим Галкиным братом — в одной комнате, Костя с Галкой — в другой. Тесновато, конечно, но все равно лучше, чем на чужой квартире.
— Ну, а о главном-то, что молчишь? — спросил я Костю, когда
— A-а, — улыбнулся Костя. — С дочкой… Если бы ты видел, какая мировая дивчина!.. — Костя прищурился, вроде бы на меня глядел, а меня не видел, взгляд отсутствующий, наверное, видел в эту минуту свою мировую дивчину. — Заходите как-нибудь с Маринкой, посмотрите. К вам в гости ходить, сам знаешь, и раньше было великой проблемой, а теперь и подавно. Так что вы уж как-нибудь выбирайтесь…
Что правда, то правда: проблема. С первого же раза за что-то невзлюбила Альбина Альбертовна Костю… Впрочем, как это за что-то — да за то, что наследил в прихожей, а потом, после обеда, закурил. Ишь чего захотел! Альбина Альбертовна отвадила от курения сначала мужа, потом меня, а тут вдруг какой-то совсем чужой охламон будет дымить и сыпать пепел в ее стерильной квартире… И Костя, мой лучший друг Костя, стал в нашем доме персона нон грата.
— Все бы ничего, да быт заедает, Витя, — Костя перестал жмуриться, и глаза у него потухли, стали всегдашними. — У тебя-то что — у тебя все отлажено, как в кибернетической машине… Валяетесь с Маринкой на своем диване — и никаких тебе забот и хлопот. А пришла какая идея в голову — пожалуйста, можешь у тестя в кабинете уединиться, в тишине мозгой пораскинуть…
— Ты такую идиллию нарисовал, что я даже сам себе позавидовал.
— А моя Галка разрывается на части, — не слушая меня, продолжал Костя. — Да и я — то по магазинам, то еще куда.
Милый Костя! Будто я по магазинам не хожу!
— А уж насчет того, чтобы дома чем-нибудь дельным заняться — об этом забудь. Дивчина-то чудо, но это чудо такое горластое, что за стенкой старик, ее дедушка, просыпается…
Согласился, согласился бы на все! Сам бы по ночам вставал к дивчине и убаюкивал ее…
Неторопливо подошел вежливо-недоступный, как маэстро, официант.
— А не вспомнить ли нам Кавказ?! — глаза у Кости опять загорелись. — Не ударить ли по шашлыку?
— Тогда уж давай и цинандали к нему…
Официант золотым шариковым карандашом записал заказ и торжественно удалился.
Я спросил, как у Кости с работой, где устроился.
— Там я занимался по большей части сельским строительством. Ну, поскольку руку немного набил, здесь тоже пошел по этой линии.
— Интересно?
— Сказать откровенно, не очень… Я и пошел-то на сельское проектирование из-за того, что обрыдли всякие городские Черемушки. Ну, думаю, там-то хоть поразнообразней будет: поскольку каждый председатель колхоза волен строить клуб или школу по собственному вкусу, не говоря уже о единоличном крестьянском строительстве…
— А разве не так?
— Увы! Поглядел бы ты на наши типовые проекты — тоска… И ладно бы эти клубы, школы или больницы были не очень оригинальными — они к тому же и одинаковы как для лесной
Я рассказал Косте — наконец-то было кому рассказать! — о работе над своим проектом, о том, как пытаюсь сохранить церковь, которая еще помнит декабристов, а потом спросил:
— Как ты считаешь, Костя, кто прав: тот, кто хотел бы законсервировать наши старинные города, превратить их в музеи, или тот, кто под флагом реконструкции сметает всю старину, в том числе и прекрасные памятники прошлого?
— По-моему, одинаково не правы как те, так и другие.
— А ты помнишь, из всех трех тысяч трехсот тридцати трех лекций, какие мы с тобой прослушали в институте, хоть одна была о том, как сочетать в градостроительстве старину с новизной?
— Что-то не помню.
— Вот и я тоже не помню. То ли плохая память у нас с тобой, то ли и впрямь нам такого не говорили. Наверное, память подводит…
Мы потолковали еще немного о том, о сем, а потом Костя вдруг оборвал разговор и, пристально поглядев на меня, спросил:
— Что с нами произошло, Витя? Вспомни-ка студенческие времена: шутки, хохмы, смех такой, что стекла дрожат. А сейчас разговариваем с тобой, а разговор какой-то тяжелый, железобетонный… На жизнь, говорят, надо смотреть с определенной долей юмора. Так что же, выходит, утратили мы, что ли, тот юмор? Укатали сивку крутые горки? Вроде бы рановато…
— В юморе ли все дело, Костя! Не утратили ли мы — и ты и я — за эти годы что-то более существенное? И как же так получилось, что встретились мы с тобой случайно?! Очень это обидно, ведь мы же друзья, Костя. И друзья самые близкие. Ну, ладно год тебя не было. Но ведь уж месяца два, поди, как приехали, и только раз, по приезде, позвонил. И я тебя, и ты, вижу, рад меня видеть. Но встретились-то случайно… Обстоятельства?.. Да, наверное, и они. Но только ли обстоятельства?.. И год, и три живут двое душа в душу, друг без друга ни шагу, а не видятся в каникулы месяц — так после наговориться досыта не могут. А потом что-то такое происходит, и вот даже через год, а видеть друг друга почему-то не торопятся. Так что же произошло? Ведь мы с тобой не ссорились, не бранились, между нами никакая кошка не пробегала. Мы с тобой всего-то навсего только оженились — вот и все. Но неужто в этом дело? Неужто так трудно оставаться друзьями женатым людям?! Вот встали сейчас в памяти студенческие годы, и я чувствую, как у меня что-то щемит в груди, а на глаза навертываются слезы…
— Так за встречу, Витя?
— За встречу, Костя!
Цинандали слабо золотилось в бокалах. От дымящегося шашлыка исходил сложный, как от букета, хотя, конечно, и более земной, более вещественный, аромат. И на вкус шашлык оказался отменным — сочным и нежным.
— Ну до того-то, что мы ели в Тбилисо, ему, конечно, далеко, — вспомнил Костя. — Того проглотил кусок — все равно что гранату в чрево кинул… Помнишь, сколько мы тогда всякой всячины выпили, чтобы залить шашлычный огонь?!
— А помнишь…