Несмотря ни на что
Шрифт:
Решилась спросить у двух-трех человек, какой кандидат всего популярнее и когда услышала в ответ «Теннент», сердце ее забилось от радости.
Она опустила вуаль и смешалась с толпой, переходила с места на место, прислушивалась к разговорам, ловила отрывки фраз. Какой-то непонятный инстинкт удерживал ее от того, чтобы разыскать Джона.
Внезапно люди сбились в кучу, Виолу притиснули к какому-то забору, на миг поднялся гул и смех, потом наступила мертвая тишина, в которой был ясно слышен голос человека,
Джон избран, избран тремястами голосов!
Вокруг выли, свистели, кричали «ура», а Виола не могла двинуться с места. Прошла еще минута — и она услышала голос Джона. Впереди кто-то отодвинулся, и она увидела лицо Джона, а за ним — Чипа, Туанету, Маркса.
В конце концов, ей удалось протолкаться. Она добралась до гаража и поехала домой.
Когда Виола рассказала Джону, что была в Фельвуде, он заметил:
— Господи, если бы я знал это! Ты — там! Я, вероятно, это чувствовал. Потому что перед тем, как начать речь, я почему-то подумал о тебе.
— Милый!..
Джон прибавил рассеянно:
— Но, пожалуй, тебе не следовало показываться туда. Что, если бы тебя узнали?
Он прожил в коттедже недели две до того, как окончательно уехал в Лондон. Они вдвоем гуляли, болтали; казалось, что корнуэлльские дни вернулись опять.
Затем Джон умчался в Лондон, а Виола осталась скучать в одиночестве, скучать, несмотря на ежедневные письма от него.
В первый раз Джон устроил так, чтобы приехать к ленчу в субботу, потом — вечером. В конце концов он стал приезжать регулярно с шестичасовым и возвращался в Лондон в понедельник утром.
Райвингтон Мэннерс не забыл о нем и усердно снабжал его работой. Но вот подошел рождественский перерыв занятий.
Всю осень шли дожди. Они продолжались и теперь, несмотря на то, что обычный сезон их прошел.
Дождь (за исключением летнего, так хорошо описанного поэтами) мало благоприятствует романам. А дождь в глухой деревне — тем более.
Итак, день за днем шел дождь, и никто не приезжал. Собственно, некому было и приезжать, кроме Чипа и леди Карней. Только этим двоим людям было известно о местопребывании Виолы, для всех остальных она была просто «в отъезде».
Как-то Джон предложил Виоле поехать в город и побывать в театре. Они обедали у Карльтона.
За соседним столом оказались Кэролайн и Рендльшэм. К счастью, они пришли поздно и Джон не видел их. Кэролайн холодно посмотрела на него, сказала что-то Рендльшэму и затем пристально оглядела Виолу.
Мучительное чувство охватило Виолу. В нем не было ни возмущения, ни ревности, но была вся горечь того, и другого. И ужасная печаль.
Она любовница, да. Но она женщина того же круга, что и эта бесцеремонная особа.
Она взглянула на Джона, овладела собой, продолжала разговор. В
Джону и ей кивали, улыбались. Она решила, что поедет вместе с ним в театр: ведь она оделась для этого, приготовилась!
Она словно читала мысли окружающих. Больнее всего было то, что там были и люди, чьей дружбой и мнением она дорожила.
Но ведь у нее есть Джон! Что ей друзья? Какая дружба стоит внимания, если рассматривать ее с высот любви?
Они встали из-за стола, и Джон увидел Кэролайн. Он тотчас посмотрел на Виолу. Кэролайн усмехалась.
В автомобиле он сказал, обнимая рукою плечи Виолы:
— Ужасно жаль, родная… что так вышло там, в ресторане…
— Вот еще, пустяки какие! — слабо засмеялась Виола в ответ.
В театре Джон шепнул ей:
— Ты сегодня ослепительна! Как давно я не видел тебя в вечернем туалете. Ты ударяешь в голову, как вино, моя красавица!
Он казался еще больше обычного «ее собственным». Виола была вознаграждена за тяжелые полчаса, пережитые в коттедже, перед решением появиться вместе с Джоном в Лондоне.
А поездка домой вдвоем была сплошной радостью.
На другой день к ленчу приехал Чип.
— Видел вас вчера вечером. И решил, что вы не рассердитесь, если я теперь явлюсь с визитом.
Виола как-то съежилась внутренне в его присутствии. Ее тревожил вопрос, что чувствует Чип.
— Вы — наш первый гость, — сказала она ему.
Первый гость оказался на высоте положения: всем восторгался, даже садиком и деревней. Починил испорченную лампу.
Джон сиял от удовольствия. Просил Чипа погостить у них подольше. И в эти вечера они сидели у огня уже не вдвоем, а втроем.
В один из вечеров, когда Джон поздно задержался в городе, Виола спросила Чипа:
— Чип, дурно я поступила? Ведь это все — дело моих рук.
— А вы счастливы? Именно вы?
— Да, ужасно.
— Тогда, значит, все хорошо, как бы ни судили об этом другие, — сказал Чип твердо.
Вошел Джон, усталый, возбужденный. На будущей неделе партия посылает его в Йорк выступать от ее имени.
— Поживи до моего отъезда, — упрашивал он Чипа. Но Чип отговорился делами и уехал на другое утро.
Иногда Виола встречала Джона на станции. Дожидалась, пока в свете коптящейся лампочки, висевшей на стене, появлялась его фигура, его улыбающееся лицо. Потом они мчались вместе домой. И Джон принадлежал ей, только ей, пока назавтра, в половине десятого, мир не отнимал его снова.
Из Йорка он написал ей, что дал согласие на предложение объездить фабричные центры.
«Это все — вода на мою мельницу, — писал он, — Мэннерс ничего мне не обещал, но все время не оставляет меня без дела».