Несмотря ни на что
Шрифт:
Неукротимый колокол снова поднял трезвон, и начальник станции оповестил Чипа, что поезд подходит.
Чип сказал «Bon» и вышел на перрон, чтобы присутствовать при его прибытии.
Вышли только четверо пассажиров: Джон и три торговки.
— Что это у тебя за компаньон? — спросил Джон, глядя на Раймонда.
Чип не отрывал глаз от Джона и ответил не сразу. Через минуту сказал со своей обычной беспечностью:
— О, это приятель, с которым мы сейчас вместе угощались шоколадом. Он отрекомендовался мне, как член общества трезвости.
Экипаж из гостиницы дожидался
Шартрез в Верхней Савойе был некогда монастырским владением. Теперь приезжающие в отель путешественники ночуют там, где жили некогда «монсеньоры», в маленьких квадратных домиках под конусообразной крышей. Каждый домик стоит посреди огороженного стеной сада, полного аромата цветов и плодов.
Дорога в гору как раз настолько широка, чтобы по ней могла проехать повозка, и совсем не огорожена, ничто не помешало бы вам, если бы вы захотели перекувырнуть свой экипаж через край пропасти и направить путь в бесконечность через необозримые леса, бегущие все вниз и вниз и скрывающие неприступные скалы и быстрые ледяные потоки.
Кучер-баск, мужчина могучего сложения и, видимо, большой физической силы, брал опасные повороты с невероятной смелостью. Это был один из тех возниц, чья рука, словно по волшебству, превращает простую повозку в олимпийскую колесницу, а сидящих в ней пассажиров — либо в обалдевших от страха идиотов, либо в напряженно улыбающихся, как игрок перед решительной ставкой, любителей сильных ощущений; кроме того, дает хлеб насущный жандармам всех наций и крупный бакшиш государству в случае катастрофы.
Для Джона и Чипа это путешествие в повозке в горы было огромным наслаждением. Дорога была местами прямо великолепна. Направо вздымались горы, налево зияла пропасть. На одном очень крутом повороте они налетели на стадо коз, и пастух, замешкавшийся среди своих животных, забравшись, наконец, на скалу у дороги, с этого безопасного пункта осыпал градом проклятий бесстрашного возницу.
Показалась маленькая деревушка. Они промчались мимо лесопилки, распространявшей сильный запах свежераспиленного дерева, мелькнула пенящаяся вода, потом, подальше, безобразная маленькая церковь с квадратным белым домом священника позади, — и, наконец, глазам наших путешественников открылся монастырский отель. Внизу, среди длинных монастырских переходов помешалась контора, а в старинной трапезной — столовая для гостей.
Джону отвели просторную келью с каменными стенами. Потолок был из резного ореха. Маленькое узкое ложе затерялось в углу просторного помещения.
Вошел Чип, насвистывая.
— Ну что, не похоже на твою уютную спаленку дома? Не напоминает это тебе «Бристоль» или «Карльтон»? А там, где поместили меня, в стене устроена решетка, так что получается впечатление маленького ящика с решетчатой крышкой. Старикашка, что там жил, получал еду сквозь эту решетку… Если хочешь покарабкаться по горам, после чая отправимся в одно великолепное местечко неподалеку, которое называется «Ром». Зеленое, как изумруд, плато, и когда стоишь там, то кажется, что видишь весь мир, как на ладони.
Он потащил Джона пить чай и познакомил его с миловидной француженкой, женой известного парижского адвоката, приезжавшей со своими детьми в Шартрез каждое лето на два-три месяца. При появлении Чипа оба малыша отошли от своей бонны и стали застенчиво, бочком подвигаться к нему.
Джон почти со злостью наблюдал безмятежное довольство Чипа. Оно как будто увеличивало тяжесть, лежавшую у него на душе. Молодые люди напились чаю в компании Леона и Луи и их хорошенькой томной мамаши, все время очаровательно улыбавшейся Джону. Было уже около шести часов, когда Джону и Чипу удалось, наконец, выступить в путь к изумрудному плато, откуда можно увидеть «весь мир».
Они молча взбирались в гору. Серебряное эхо колокольчиков пасшихся где-то коров донеслось до них откуда-то издалека. Один мелодичный трезвон, потом, после паузы, другой.
— Моя мать выходит замуж, — промолвил вдруг Джон отрывисто.
Чип продолжал карабкаться вверх. Сказал через плечо:
— Господи, какой счастливец тот, кого она полюбила! Кто он?
Чип был знаком с миссис Теннент вот уже пять лет. Он всегда проводил каникулы вместе с Джоном.
— Он — американец, — объяснил Джон сдержанно. — Судья в Нью-Йорке. Его фамилия — Вэнрайль.
— Да что ты?! — отозвался Чип. — Настоящий американец? И, наверное, патриот, а? Вашингтон, всякие новые реформы и так далее?.. Впрочем, ты все это знаешь лучше меня.
— Ничего я о нем не знаю, — отвечал все так же угрюмо Джон.
Они достигли между тем плато. Ром лежал по другую сторону глубокой долины. Необозримое зеленое пространство, простиравшееся далеко за горы, испещрено было, словно точками, деревушками, тенистыми долинами, где в лучах заката ярко пылали нивы; немногие тропинки, бежавшие по склонам гор, походили на полосы матового серебра.
— Почему ты с таким ожесточением относишься к тому, что твоя мать снова выходит замуж? — спросил неожиданно Чип, внимательно взглянув на товарища.
Одну минуту Джону страшно хотелось все рассказать Чипу. Но есть вещи, о которых мужчина ни за что не станет говорить, если дело касается женщины, все еще дорогой ему.
К счастью, у порядочных людей существует какой-то кодекс чести, иначе Бог знает, до чего дошла бы устрашающая несдержанность в разговоре двух людей, чья любовь превратилась во вражду. Перефразируя известную пословицу, можно было бы сказать: «Жизнь коротка, а память об изжитой любви — еще короче».
Постороннему наблюдателю иной раз кажется невероятным, что два человека, добивающиеся, чтобы закон освободил их от уз брака, и не останавливающиеся в этой борьбе перед самыми язвительными оскорблениями, некогда любили друг друга, льнули друг к другу в темноте, смеялись вместе при свете дня, жили душа в душу. Вы с болезненным ужасом и омерзением слушаете разоблачения, отрицания, отвратительные обвинения, которые каждый из этих двух рад возвести на другого. И их произносят те самые уста, которые некогда нежно целовали, которые находили наш земной язык слишком бедным для влюбленных!