Несокрушимо
Шрифт:
Отец махнул нам рукой и отправился наверх, оставив нас вдвоём на кухне.
— Рад, что пришёл? — спросила я.
— Определённо, — он подошёл к острову и поставил свою стеклянную кружку на столешницу. — Всё было очень вкусно. Спасибо, что забрала меня. Иначе я бы поехал домой и съел на ужин кукурузные чипсы.
Я усмехнулась и покачала головой.
— Как ты можешь быть таким разборчивым в вине и так халатно относиться к еде?
— Хороший вопрос. Вероятно, потому что я хорош в виноделии, но ужасен в готовке.
Я
— Хочешь ещё кофе? Половина кофейника, наверное, осталась.
Он замялся.
— А ты будешь?
— Конечно. Захвати виски с бара, ладно?
Пока он доставал бутылку виски, я налила нам кофе. Он добавил по капле виски в каждую чашку, а я положила сверху оставшиеся взбитые сливки.
— Вот, идеально.
— Не хочешь сесть? — он взглянул на мои ботинки. — Ты ведь тут трудилась уже долго.
— Определённо. Пойдём в гостиную.
В камине ещё потрескивал слабый огонь, освещая комнату уютным светом. Я села на один конец дивана, а Генри устроился на другом.
Скинув ботинки, я поджала ноги под себя.
— Снег всё ещё идёт, — сказала я, глядя через раздвижные стеклянные двери на террасу. — Но мне нравится белое Рождество.
— Мне тоже, — он сделал глоток кофе. — Ты, наверное, скучала по этому в Калифорнии.
— Ну, мы обычно проводили праздники в Аспене, если не приезжали сюда, — я почувствовала неловкость от своих слов. Сейчас это звучало так претенциозно.
— Наверное, это было здорово.
— Было, — кивнула я. — Но дома на праздники лучше.
Он кивнул, и я поняла, что не знаю, откуда он сам родом.
— Где ты вырос? — спросила я, поднося чашку к губам.
— На ферме в Айове.
— Правда? — почему-то это заставило меня улыбнуться, представляя его мальчишкой с фермы.
Он выглядел изумленный.
— Удивило?
— Немного. Хотя я не знаю, почему. Ты ведь до сих пор вроде как фермер.
— О, я определённо всё ещё фермер.
— Твоя семья до сих пор живёт в Айове?
Он сделал глоток кофе, прежде чем ответить.
— Нет. Братья разъехались кто куда: один в Индианаполисе, другой в Фарго, третий в Сиэтле. Родителей больше нет. Есть несколько кузенов там, но я редко их вижу.
— Ферма, где ты вырос, ещё существует?
— Существует, но отец её продал, и она стала частью крупного сельскохозяйственного предприятия.
— Почему он её продал? Почему не передал тебе?
— Я тогда учился в колледже и вообще не был заинтересован в фермерстве, особенно в выращивании кукурузы и сои. Честно говоря, я вообще не хотел заниматься сельским хозяйством. Думал, что получу степень по биологии и пойду в медицинский университет.
Я заинтересованно наклонила голову.
— Что заставило тебя передумать?
— Я взял курс по винопроизводству в Корнелле и влюбился в это дело, к большому разочарованию моей матери. Кажется, она очень хотела
Я улыбнулась.
— Не жалеешь?
— Нисколько. Моё дело всё ещё связано с наукой, но я намного больше люблю вино, чем людей. Ну, большинство людей.
— Я тоже. Иногда я думаю, была ли я раньше более терпима к неприятным людям или их просто стало больше, — я вздохнула. — Или, может, я их притягиваю.
Генри мягко улыбнулся.
— Не думаю.
— Серьёзно, Генри, я не могу назвать ни одного человека в моей жизни, не из семьи, который поддержал бы меня так, как я поддерживала бы друга в подобной ситуации. Я им доверяла. Думала, они заботятся обо мне. Наверное, я не разбираюсь в людях. — Я покачала головой. — Ну, это и так понятно. Посмотри, за кого я вышла замуж.
— Не будь к себе так строга, — тихо сказал Генри, пока поленья в камине тихо потрескивали. — Ты видишь хорошее в людях. Это хорошее качество.
— Возможно. Но я чувствую себя такой глупой. — Я поставила кружку на столик у дивана и обняла колени руками. — Все знали, что Бретт мне изменяет, даже я знала. Но мы все делали вид, что не замечаем.
— Почему?
— Мои так называемые друзья утверждают, что не хотели меня расстраивать. А почему я притворялась? — у меня перехватило горло, и я надеялась, что не опозорюсь, расплакавшись перед Генри. Я даже не понимала, почему рассказываю ему всё это, но что-то в теплоте камина, в позднем часе и тишине дома словно приглашало к признаниям. — Наверное, я боялась. Боялась, что он меня бросит. Боялась остаться одной с двумя детьми в тридцать семь. Боялась, что мои дети будут расти в разрушенной семье. Поэтому я притворялась, что счастлива.
— Это было, должно быть, очень тяжело.
— Да, так и было, — я замялась перед следующим вопросом, но внутренний голос подсказывал, что его нужно задать. Может, и он захочет признаться. — А ты притворялся, что счастлив?
Генри уставился в свою кружку, ничего не отвечая. На мгновение мне стало страшно, что я ошиблась, и это был слишком личный вопрос. Разве не говорил он мне вчера, что он закрытый человек?
Я поспешно извинилась:
— Прости, я не хотела лезть…
— Я не умею притворяться, — перебил он меня. — Со мной всё просто: что видишь, то и есть, и я не умею лгать. Возможно, это и было моей проблемой.
Я положила подбородок на колени.
— В каком смысле?
Он покачал кружку, глядя, как её содержимое переливается внутри.
— У нас не было детей, а она не хотела усыновлять. Я не мог сказать ей, что меня это устраивает. Я злился на неё за это. Я хотел семью. Мы ссорились, и я наверняка говорил то, о чём потом жалел.
— Мне жаль, — я задумалась, стоит ли сказать, что тоже сталкивалась с бесплодием, но решила не делать этого. Сейчас дело было не во мне.
Он пожал плечами.