Несомненно ты

Энн Джуэл Э.

Я переворачиваюсь на спину и надеваю обратно солнечные очки.

— В этом нет ничего такого. И да, я завтракала сегодня утром. Не могу поверить, что ты всё ещё здесь. Серьёзно. Я безнадёжна. Я отказываюсь принимать на себя какие-то обязательства. И я падаю в обморок. А ещё вообще не умею пить. И я рассказала тебе о своём менструальном цикле спустя пять дней, как мы с тобой познакомились. Пять! Ты уже давно должен был с криками «сумасшедшая сука» убегать в закат.

Он даёт мне сэндвич и качает головой.

— Никогда за всю свою жизнь, находясь в здравом уме, я не использую то второе слово, которое ты назвала

после «сумасшедшей».

Я откусываю сэндвич и наблюдаю, как волны врезаются в берег. Лотнер говорит самые невероятные вещи с таким спокойствием, будто заказывает кофе.

— А что, если ты никогда снова не найдёшь себе такую сумасшедшую? — спрашиваю я, посмотрев на него.

— А что, если полностью голый парень никогда не прыгнул бы к тебе в бассейн? — откусывает он свой сэндвич.

Я смеюсь.

— А что, если ты никогда больше не узреешь пьяный стриптиз?

Теперь и он смеётся.

— Что, если тебе никто больше не купит вишнево-миндальных галет?

Я не могу перестать улыбаться, глядя на бесконечный океан.

Что, если я никогда не увидела бы мир в этих голубых ирисах?

— Да… что если… — шепчу я.

Всё остальное время, что мы сидим, доедая ланч, мы проводим, слушая успокаивающие звуки прибоя. Так много невысказанных слов между нами. Озвучив их, всё равно ничего не изменится, это лишь сделает ещё больнее. Я думаю, что те эмоции, которые мы испытываем, настолько велики ещё и потому, что они в новинку для нас. Со временем воспоминания потускнеют, и жизнь наполнится новыми. Я бы и представить не могла, что боль от потери мамы перестанет тяжелым грузом лежать у меня на сердце, но так оно и вышло. Пустота, которую ничем уже нельзя заполнить была и будет, но уже больше не больно. На том месте теперь большой зарубцевавшийся шрам, который больше не болит. Лотнер оставит свою собственную отметину у меня на сердце. И она тоже станет безболезненным напоминанием об особом человеке, который был в моей жизни.

Он притягивает меня к себе так, что я устраиваюсь у него между ног, а спиной опираюсь ему на грудь.

— Если бы ты не получил травму, ты бы продолжил играть?

— Не знаю… возможно.

— Ты когда-нибудь жалел о том, что не продолжил играть?

Он обнимает меня и целует в макушку.

— Иногда, когда я хожу на игры или смотрю их по телевизору, я скучаю по этому, но не могу сказать, что именно жалею, что перестал играть. Многие думают, что я боялся начать играть снова даже, когда моя травма зажила, но правда в том, что я больше боялся не заиграть снова. Это было всё, что я умел.

— И как ты узнал, что принимаешь правильное решение?

— Я не знал… И до сих пор не знаю. Сложно оставить то, что любишь и ещё сложнее двигаться дальше. Но самое большое испытание — это не оглядываться назад.

И он снова целует меня в макушку. Самые сильные руки, которые я когда-либо встречала, снова обнимают меня — всю меня. Он говорит со мной через прикосновения, он обнимает меня так, что слова не нужны.

Если это не любовь, то в таком случае её просто не существует.

Мы идём вдоль берега, держась за руки и делясь самыми счастливыми воспоминаниями из нашего детства. Неудивительно, что больше всего воспоминаний из детства Лотнера связаны со спортом. Он не только занимался несметным количеством

видов спорта, но и сам научился играть на гитаре. И когда я думаю, что он уже не сможет стать более горячим в моих глазах, он делает это. Он добавляет к моему уже и так разгоряченному виденью его, огромный кусок сексуальности в виде игры на гитаре.

— Я жду приватное выступление перед тем, как уеду.

Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе.

— Нужно будет проверить своё расписание концертов.

Я щипаю его твердый пресс.

— Ладно, скажи мне вот что ещё. Был ли ты идеальным бойскаутом? Вежливый, очаровательный, добрый?

Он молчит, поэтому я не уверена, что он услышал меня. Покосившись на него, я вижу, как сильно сжаты его зубы и как крепко поджаты губы.

Он прочищает горло.

— Не всегда. Оглядываясь назад, были некоторые вещи, из-за которых меня, наверное, нельзя назвать хорошим парнем.

Мои любимые глаза избегают смотреть на меня, что выдаёт его вину за что-то.

— Такие вещи, как?..

— В восьмом классе мы с друзьями организовали клуб, — он делает паузу.

— Какой клуб?

Тот смешок, который вырывается у него из груди, намекает на то, что клуб был отнюдь не шахматным.

— Клуб спортсменов. А дом на дереве у меня на заднем дворе был нашим штабом. Хотя мы были слишком крупными к тому времени, чтобы втиснуться в тот домик. Было настоящим чудом, что он не рухнул на землю под нашим весом. В любом случае мы обсуждали важные «спортивные» дела.

— Оу, я поняла. Ты с твоими товарищами как раз были того возраста, когда решили, что вам нужны защитные приспособления — бандажи и «ракушки» для защиты паха. Но у тебя не хватало смелости попросить родителей купить их, поэтому каждый день после школы вы собирались вместе и вырезали ножами маленькие «ракушечки» для пениса из деревяшек, которые прибило к берегу и вязали на пальцах бандажи, используя остатки ниток, которые ты украл у мамы из её комнаты для вязания и… — я визжу, когда он хватает меня и перебрасывает себе через плечо, как какой-то мешок с картошкой.

— Маленькие ракушечки для пениса? — рычит он, шлёпая меня по едва прикрытой заднице.

— Хватит! Опусти меня!

Дюйм за мучительным дюймом моё тело скользит по нему, остановившись только, когда наши взгляды встречаются. Я хочу, чтобы его губы начали терзать мои или услышать колкий комментарий на мои слова, но он лишь качает головой и сдержанно усмехается.

Я опускаюсь на землю.

— Как я уже говорил... — он переплетает наши пальцы, снова возвращая меня к теме нашего разговора. — В нашем клубе спортсменов обсуждались девушки. Особенно интересовали новенькие, которые хотели стать черлидерами. Мы выбирали любимых кандидаток, исходя из их внешнего вида, популярности и прыгучести.

— Прыгучести? Это что-то вроде, как высоко они могли прыгнуть?

На этот раз он широко улыбается, но я не могу определить, что это улыбка означает.

— Это что-то вроде, какого размера у них сиськи.

А впрочем, неважно. Теперь я поняла эту улыбку. Это «я был перевозбуждённым подростком-извращенцем, и всё ещё отчасти горжусь этим» улыбка.

— Нашу систему оценивания мы называли «Фактор Прыгучести». «Пятёрка» — от такой красоты можно ослепнуть, а «единица» даже не стоила того, чтобы носить лифчик.