Нестор-летописец
Шрифт:
Изяслав встал. Глаза его вдохновенно блестели.
— Принесите крест! — крикнул он.
Пока ждали крест, рты перестали жевать. Бояре с жадным интересом взирали на князей. Особенно занятно стало дружине Святослава. Черниговские бояре клонились друг к дружке с шепотом и усмешками.
Явился золотой с каменьями большой крест. Изяслав принял его на ладони и держал перед собой.
— Клянусь пред Богом, мужи братия, жить в любви и мире с вами, дабы не губить землю отцов и дедов наших, добытую ими великим трудом. И если обидит кто другой
Князь трепетно поцеловал крест и передал его Всеволоду, сидевшему по левую руку.
Черниговский муж Твердила Славятич фыркнул в ухо воеводы Яня Вышатича:
— Известно, как киевский князь держит свое крестоцелование.
Воевода вытер оплеванное ухо и пробормотал:
— Посмотрим, что скажет Святослав.
Переяславский князь охотно обещал не заводить распрей. Крест перешел к среднему брату. Святослав поднялся, рассматривая его как диковину, и, верно, подумал о том же, о чем и его боярин.
— Что ж, — пожал он плечами, — коли другие сдержат клятву, то и я клянусь Богом.
Князь приложился к кресту и быстро сунул его в руки Изяславу.
Четвертую чашу испили. А после уже не разбирали, какая по счету, ибо чаш в тот день и в следующие, было выпито без числа. К концу пированья мед с пивом обильно текли по усам и бородам, а в рот попадали редко. И если у кого борода не была мокрой и липкой, у того, считай, веселье не задалось.
Игумен Феодосий к тому времени давно вернулся в свой монастырь и стоял на коленях в келье перед образ а ми. Ибо тревожился о том, что будет.
15
Черниговский воевода мокрых и липких бород не любил. Пока князья не разъехались восвояси, Янь Вышатич три дня скучал в пустых посадничьих хоромах, где встал постоем со своими отроками. Посадник Микула Чудин пировал со всеми, и перемолвиться словом, потолковать о государственных делах было не с кем.
Еще перед тем, как съехаться в Вышгород, братья Ярославичи пересылались гонцами. Уговаривались заново обсудить Русскую правду и дополнить новыми главами, а действие иных прежних отменить. К примеру первую — «мстит брат за брата или сын за отца, либо отец за сына…». К чему позволять люду убивать своих кровных врагов, если пролитую кровь можно обратить в серебро и золото? Пускай платят за убийство! Меньшую часть родичам убитого, б о льшую — в княжью казну. Сколько можно было б гривен собрать с киевской черни, погубившей в мятеже немало княжьих людей! Вирами заново наполнилась бы разграбленная казна. Но Русская правда говорила «мсти», и созвучный мести князь Мстислав исполнил закон.
Загоняв посыльных, князья урядились рассмотреть это дело в Вышгороде, после перенесения святых мощей. Теперь, однако, воевода сомневался: вряд ли после стольких возлияний Ярославичи захотят вспомнить об уговоре. А значит, и скука его не будет
Скоро выяснилось, что с разгульного пира сбежал не он один. В ворота посадничьего двора въехали на конях двое. В одном, огромном варяге с медно-красными волосами под шапкой, воевода признал переяславского боярина Симона Африканича. Ко второму, намного моложе, присматривался дольше.
— Я не в обиде на тебя, боярин, что не узнаешь меня, — усмехнулся тот, спешившись. — Кто я — всего лишь старший сын младшего из князей Ярославичей! Меня и на княжьих съездах-то не замечают.
Варяг махом сбросил свою тушу с коня, подняв с земли облако пыли. Он был мрачен и молчалив.
— Прости, княжич, — с досадой ответил воевода. — Слаб очами стал. Старею.
— Я же сказал — я не обиделся. — Глаза Мономаха задорно сверкнули. — Но, видно, и впрямь ты стал стар, боярин, коли избегаешь веселья в пиру.
— Разве иметь разум значит быть старым? — возразил Янь Вышатич. — Или ты и себя считаешь стариком, юный князь?
— Достойный ответ, воевода! — рассмеялся Мономах. — Мне и самому не любо лежать за столом лицом в блюде.
— Что привело тебя ко мне, княжич? — спросил боярин. — Или ты приехал к посаднику Чудину? Вот уж кто наверняка лежит в блюде.
— Мы с Симоном приехали к тебе, Янь Вышатич, — сделался серьезным Владимир Всеволодич. — Вернее, к твоему отроку, который служил тебе на пиру.
— Не подобает вести разговор во дворе, — ответил воевода с едва заметной оторопью и пригласил гостей в терем.
Челядь уставила яствами стол в большой светлице. Но притрагиваться к снеди и питию ни у воеводы, ни у князя с варягом охоты не было.
Расселись по лавкам.
— Вели позвать своего отрока, боярин, — сказал Мономах, в нетерпении дергая молодой рыжеватый ус.
— Для чего вам мой холоп? — осведомился воевода.
— Холоп? — удивленно переспросил князь. — Как он очутился в рабах?.. Хотя неважно. Кто бы ни был, он — свидетель убийства и должен быть допрошен.
— Какого убийства? — нахмурился Янь Вышатич.
— Моего сына Георгия, — промолвил варяг и стал еще мрачнее.
— Мы расспросим его при тебе, боярин, и ты все узнаешь, — сказал Мономах.
— Хорошо.
Воевода послал раба за Несдой. Пока того разыскивали в хоромах и во дворе, варяг разродился еще одной краткой речью:
— Если малец поможет найти убийцу, я выкуплю его из холопов.
— Вряд ли, — невозмутимо ответил воевода. — Я и сам не раз хотел это сделать.
— Что значат твои слова, боярин?! — вопросил Мономах.
Янь Вышатич пожал плечами.
— Этот отрок знает свою судьбу и не торопит события.
— Свою судьбу никто не знает! — возмутился молодой князь.
— Кто слышит в сердце зов, тот знает.
— Я тоже чувствую в своем сердце зов, но не могу сказать, какова будет моя жизнь, — пылко спорил Мономах, набычив кудлатую голову.
— Судьба князя вдвойне непредсказуема. Тем паче — младшего из князей.