Нестор-летописец
Шрифт:
— Для чего нужно?! — едва не провыл Захарья.
Янь Вышатич молчал.
— Ну, по мне, все ясно, — бодро произнес тиун.
— Да, — тяжело молвил воевода. — Кирик, сделай так, чтобы этот человек здесь больше не появлялся.
Гриди снова приступили к Захарье. Он вырвался от них и сам, горбясь, пошел к воротам.
— Кирик, — позвал воевода, — ты заметил…
Боярин умолк.
— Что?
— Этот отрок… Ладно, забудь. Завтра едем с князем в Киев. Изяслав Ярославич прислал приглашение — пировать зовет. Оповести старших кметей.
Захарья медленно
— Я тебя выкуплю, — сквозь зубы сказал он.
21
Трое Ярославичей пировали нешумно, для Киева почти незаметно. Не трубили весело трубы, не голосили нанятые крикуны, зазывая на княж двор честной народ для угощения. По улицам не катили на телегах бочки с медом и пивом, расплескивая содержимое по толкающимся кружкам. Не звенело на мостовых мелкое серебро, обильно раздаваемое нищим и убогим. Тихо было в Киеве. Лишь на площадях и торгах, повстречав знакомцев, а то и вовсе с незнакомыми, градские люди, качая головами, толковали — как-то оно теперь будет, куда повернет, а может, и круто вывернет княжая колея. Соглашались в одном — Изяслав Ярославич хоть и прост умом, да себе на уме. Надо чего-то ждать. А чего — того и сам князь, верно, не знает. Может, еще с кем воевать затеет, а не то новую церковь поставит. Или город задумает нарастить по примеру отца, кагана Ярослава. Либо кого-нибудь еще со свету сживет.
И не зря толковали. Князь Изяслав собрал братьев с боярами не только для чести, но и для совета. За полгода, что на киевском столе сидел Всеслав, Русь могла расшататься. Теперь надо было решать, нужно ль ее подправлять. Да и вообще — как дальше жить, как землей и людьми править, каких врагов опасаться, а каких можно сбросить пока со счету.
Но сначала, до большого совета, сели в повалуше втроем. Было о чем говорить без боярских ушей, по-родственному.
Князь Изяслав, помня свои мытарства после изгнания, упрекнул братьев: один он, мол, стоял против полоцкого самозванца, просил на стороне помощи. А пока говорил все это, поглядывал косо на Святослава — вот кто помочь мог, да не шелохнулся, сидя в своем граде.
Черниговский князь его взгляды разгадал, огладил короткую бороду, глотнул меду и завел ответную речь. Мол, старший брат, убегая из Руси, не послал к нему ни вести, ни просьбы. А без этого — как вмешиваться в дела другой, хоть и братней, земли? Он, Святослав, сам такого не потерпел бы. Никто не смеет вести в его отчину полки, пусть и на помощь, но без приглашения.
— Отец, князь Ярослав, нам всю Русь завещал! — возразил Изяслав, споро щелкая орешки. — Обо всей и думать надо, а не о своих лишь уделах.
— Всю Русь? — горько усмехнулся черниговский князь. — Почему же я не сижу на столе в отчем Киеве?
— Помиритесь, братья! — воскликнул Всеволод. — Русь одна, а нас трое. Не раздирать же ее на лоскуты. Только в братской любви мы будем едины.
— Да к тому же забыл ты, братец, — продолжал Святослав,
Он придвинул к себе блюдо с сарацинскими липкими сладостями, отправил одну в рот и долго после этого раздирал склеенные челюсти.
— Злая насмешка, брат, — помрачнел Изяслав. — Думаешь, стерплю?
Черниговский князь счистил пальцем с зуба налипшую нугу.
— Ты всегда был терпелив, — ответил он. — Ты даже ляхов готов терпеть у себя под носом.
Изяслав отодвинул от края стола братину с медом и громко стукнул кулаком.
— Кстати о ляхах, — живо подхватил Всеволод. — Где они? Их не видно.
Киевский князь некоторое время пронзал Святослава взглядом. Потом улыбнулся.
— Ты ошибся, брат. Я не готов их терпеть. Поэтому их не видно.
— Где же они? Ты их спрятал?
— Да. Я отослал их по селам на прокорм.
— Неужели твой родич Болеслав так покладист, что согласился уйти из Киева? — не поверил черниговский князь.
— Он согласился.
— Верно, рассчитывает хорошо поживиться в твоих селах, Изяслав! Недаром же его Смелым прозвали, — насмешничал Святослав. — Тебе не жалко смердов?
— Мои смерды могут за себя постоять, — гордо ответил старший Ярославич.
Он глотнул из братины густого душистого, настоянного на землянике меда и передал ее по кругу. По очереди отпили Всеволод и Святослав. От меда мысли делались такими же тягучими, неспешными. Однако сладости у них не прибавлялось.
Святослав поинтересовался, много ль награбил черный люд во время мятежа и как брат намерен вернуть свое добро, не следует ли обложить горожан вирами по закону Русской правды.
— Я так и сделаю, — кивнул Изяслав.
— Мстислав погорячился, убив столько людей, — заметил черниговский князь. — Они могли бы заплатить за разбой серебром и золотом, а не своей кровью.
— Мой сын привязан к старине. Ему по душе обычай кровной мести. И его нельзя в том винить. Вся Русь живет кровной местью. Князь Ярослав подтвердил этот обычай в Русской правде. Ведь он и сам, когда хотел, следовал ему.
— Я знаю только один случай, когда отец из мести велел перебить новгородских мужей, — возмутившись духом, рек Всеволод. — Он был тогда молод. А нам этот языческий обычай следует искоренить. Ведь уже договаривались отменить кровный закон. И кто, если не князья, должен показывать люду пример христианского смирения?
— Договаривались, да не отменили, — молвил Изяслав. — Я согласен с тобой, брат. Нужен новый закон. Однако смирение не всегда входит в душу по написанному. Даже блаженные наши иноки, печерские чернецы, пренебрегают им.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Святослав.
— Антоний. Этот старик, по виду столь смиренный, посмел совать нос в княжьи дела. Прошлой осенью он поносил меня пред всем Киевом и восхвалял Всеслава! Я намерен изгнать его.
— Антоний не поносил тебя перед всем Киевом, — вступился за блаженного старца Всеволод, — ведь он не выходит из своей пещеры.