Нестор Махно

Ахинько Виктор

В раздражении Махно потер нос, кусал губы. Ближайшие соратники не щадили его. Он кинул последний козырь:

— Мы хотим победить или болтать о свободе?

— Зачем ты так? — обиделся Зиньковский. — Нашел пораженцев.

Нестор Иванович нетерпеливо мотнул головой.

— Пустое мелешь, Лёва! В бою мы не раз отступали. Потом гнали врага. Верно? А в политике жаждете лбом стену прошибить? Нет сегодня воли без управления.

На улице буянило весеннее солнце, и петух голосисто звал кур.

— Не путайте, Батько, грешное

с праведным, — заявил Иван Долженко. — Свободу мы ни на какую власть не разменяем. Это исключено! Да нам и не позволят.

Все, кто собрался на чердаке, знали только черную работу и войну. Что ждет их завтра, в мирное время? Об этом не хотелось думать, хотя совершенно ясно: ототрут в угол более грамотные вертихвосты. Так зачем же сегодня соглашаться с Махно?

Он тяжело вздохнул: «Ну, что ж. Я не теоретик и не претендую на эту роль. Устали хлопцы. На новую горку им уже не вскарабкаться. Эх, жаль, и только!» Нестор Иванович взял тетрадь и, горько усмехаясь, разорвал ее на клочки.

О «Новой Декларации» больше не вспоминали. Батько тем не менее продолжал писать. Его спрашивали:

— Про что калякаете?

— Стихи сочиняю.

— Во-о, Пушкин нашелся! — шутили отдохнувшие, повеселевшие хлопцы. Их уже манил вольный простор.

А Махно всё переделывал на разные лады вирши Пети Лютого:

Ой ты, батько мий, стэп шырокый, дэ обнимэмось мы з тобою?

Тайный голос нашептывал, что их лодка скользит уже к последнему порогу. Будут победы, и славно погуляют еще на воле. Но большую судьбу за хвост нет, не поймать. Голос ее труб затухал. Не поняли это хлопцы, эх, не вняли…

В крайне осторожных скитаниях из колоний в хутора минул апрель. Отцвели абрикосы, вишни, заневестились и яблони, когда появился долгожданный гонец. Прислал его атаман Глазунов. Сибиряк, он бил Колчака, получил орден Красного Знамени, служил в карательной дивизии и осенью перешел к махновцам. При распылении сил остался в плавнях Днепра и теперь, по теплу, желал присоединиться к Батьке. В начале мая прибыл.

— Еле вырвался! — докладывал Глазунов. — Осталось, едрена вошь, всего тридцать сабель и пять пулеметов.

— Зато каких! — подбодрил его Махно. — Прошли огонь, воду и медные трубы. Им же цены нет!

Он говорил это уже с тем азартом и силой, что так привлекали людей. Сибиряк с благодарностью обнял Батьку и поцеловал.

Через пару дней заявился с хлопцами Иван Херсонский — рабочий из Николаева. После чарки спросил:

— Ты, небось, дуешься, Нестор Иванович, на Харлампия Общего?

— А как же! Сволочь, ограбил церковь тогда, в Курской губернии, убежал от кары и целый полк увёл!

— Напрасно строжишься, — опустил голову Иван. — Общего зарубили. Мы шли к тебе, попали в ловушку. Почти весь полк лег костьми.

Махно

вздохнул.

— Жаль Харлашку. Лихой был джигит. А это кто с тобой? Вроде знакомый.

— Э-эх, Батько, стареешь, — огорчился Херсонский. — Ану приглядись. Он же тебя спасал три года назад!

— Неужто Захарий? — не мог узнать его Махно, настолько тот зарос и заматерел. — Петрович? Ну, здоров! — они обнялись.

— Я неистребимый, — обрадовался Клешня. — Нэ дають помэрты продагэнты. Всэ забралы, и од мэнэ пощады нэ дождуться.

— Орёл! — похвалил Батько. — Да мы теперь разгоним любую дивизию! Ну что, члены штаба, в поход? Стыдно нам прятаться!

Что такое поэт? — Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Поэт, это — это носитель ритма.

А. Блок. «Дневник». 1921 г.

Слуха у меня не было, и любовь моя к музыке осталась слепой и беспомощной навсегда.

Л. Троцкий. «Моя жизнь».

Галина с Феней в косынках и широких крестьянских платьях пололи огород. Было тихо, солнечно. Над маками-самосейками гудели пчелы.

— Ой, погано, — сказала Галина, не разгибаясь. Подруга уставилась на нее. — Зэмля, як каминь. Голод будэ.

— Пессимистка, — усмехнулась Феня. — Еще всё впереди: дожди, грозы!

За огородом, в дремотных тростниках, голубела речка Берда, и оттуда со связкой рыбы шел дедушка Максим, у которого скрывались беглянки.

— Хватит вам кланяться. Пишлы! Уху варыть, — звал он.

Галина подняла голову и затаила дыхание. К их заброшенному хутору из пяти хат направлялись всадники. Сердце ёкнуло: «Нестор!» Но он летел бы соколом, а эти еле ползут. «Неужто чекисты? Кто-то выдал!» — мелькнула страшная догадка.

— Глянь, подруга, — шепнула Галина.

Феня распрямилась, посмотрела из-под руки, мазнула черным пальцем по щеке.

Дедушка подошел, улыбнулся.

— Вы вроде носами рыли капусту!

Но тут залаяли собаки. Хозяин тоже увидел незваных гостей, что приближались к хатам: верховые, подводы.

— Кого цэ черт нэсэ? — сказал озабоченно и засеменил во двор. Женщины нагнулись и продолжали ковыряться в земле.

Впереди отряда (было в нем не больше эскадрона) ехал военный в фуражке со звездой, гимнастерке и галифе.

— Ты кто, дед? — строго спросил он, спрыгивая с коня.

— Пасечник. Максым.

— Бандитов, случаем, не пригрел?

— Бог миловал. А вы, я бачу, красни?

— Зверев я. Не слыхал?

Судя по говору, командир был не местный, из России. Скуластое неприветливое лицо его запылилось.

— Чув про вас, чув, — кивал дедушка.

— Давно обитаешь на отлёте?

— Та вжэ рокив, мабуть, сорок. Пчел пасу.

Их обступали красноармейцы: всё молодежь, лет по двадцать или чуть больше.