Несущий огонь
Шрифт:
Однако я не вычислил всех, кто меня предал, как и мои враги никогда не знали всех своих предателей.
Я и сам тратил большие деньги на шпионов, так же, как мои противники платили золотом тем, кто шпионил за мной. У меня были люди, что прислуживали Эдуарду в Винтанкестере, а также виночерпий, приказчик и кузнец, работавшие на Этельхельма. Но среди слуг моего кузена — ни одного. Я пытался найти мужчину или женщину, доносящих, что происходит внутри Беббанбурга, но мои усилия не увенчались успехом. Но я много слышал о деяниях двоюродного
Я точно знал, что у кузена есть человек, приглядывающий за мной. Может, один из моих воинов? Или священник в Эофервике? Или торговец из Дунхолма? Мне неизвестно, кто они, но я знал, что такие люди есть. А ещё у него есть те, кто прислушивается к сплетням, как и у меня. У христиан имеется странный обычай исповедоваться в дурных поступках и грехах, и многие священники торгуют тем, что узнают на исповеди, а мой кузен старался жертвовать деньги церкви и её служителям. Но я сомневался, что Кутберт, мой слепой священник, берет его деньги. Благочестивый Кутберт получал удовольствие, передавая мне обрывки признаний, услышанных на исповеди.
— Ты представляешь, господин? Свитун и жена Видарра! А мне говорили, что она уродина.
— Она не столько уродливая, сколько злобная.
— Бедняга, наверное, он совсем отчаялся.
Не все, кто присылал мне вести, были шпионами. Священники, монахи и монахини постоянно обменивались письмами, многие были рады поделиться тем, что узнали в каком-нибудь отдалённом аббатстве, а купцы всегда стремились разносить сплетни. Но большая часть этих сообщений неизбежно оказывалась ложной, и они почти всегда были устаревшими к тому времени, как достигали Нортумбрии.
Но теперь, после знаменательной встречи в Хорнекастре, на моей стороне оказались ещё и шпионы Этельстана. Сами они этого не знали. Возможно, они считали, что снабжают новостями юного принца, страдающего от суровых испытаний у меня в плену, но Этельстан обещал мне передавать их рассказы. Конечно, его, как христианина, сопровождали три священника и шестеро слуг, четверо из которых явно были воинами, притворявшимися слугами.
— Ты веришь им? — спросил я, когда мы охотились на оленей на холмах к северу от Дунхолма.
Это случилось через неделю после того, как я вернулся из Эофервика, и для поддержания слухов об отъезде во Фризию я уже приказал слугам начинать собирать вещи.
— Я доверяю им свою жизнь, — ответил Этельстан. — Их прислала ко мне леди Этельфлед, они — мерсийские воины.
— А священникам?
— Свитреду я не доверяю, а вот двое других... — он пожал плечами. — Они молоды, у них благородные идеалы. Я сам попросил их быть моими священниками, их мне не навязывали.
— Я улыбнулся, услышав эти слова. Этельстану в том году исполнилось двадцать два или двадцать три, он не старше двух своих
— А отца Свитреда тебе навязали? — спросил я.
— Мой отец. Может, Свитред просто шлёт ему письма?
— Какие бы письма он ни слал, — ответил я, — их станут читать королевские писари, которые могут быть куплены Этельхельмом.
— Вполне возможно, — ответил он.
Свитред, уже немолодой человек, лет сорока или даже пятидесяти, с лысым, как яйцо, черепом и внимательным взглядом черных глаз, постоянно хмурился. Его возмущало вынужденное пребывание среди язычников, и он позволял себе демонстрировать это возмущение.
— Заметил ли ты, — спросил я его во время нашего путешествия на север, — что не меньше половины моих людей — христиане?
— Христианин не может служить лорду-язычнику, — грубо ответил Свитред, а потом неохотно добавил: — господин.
— Хочешь сказать, раз они служат мне, то уже не христиане?
— Я имел в виду, что они нуждаются в покаянии.
— В Дунхолме у них есть церковь, — сказал я ему, — и священник. Предоставил бы ты такую возможность язычникам Уэссекса или Мерсии?
— Конечно нет! — отвечал он. Священник ехал на прекрасной серой лошади и хорошо держался в седле. — Могу я спросить? — поинтересовался он, но потом, казалось, задумался над вопросом.
— Спрашивай.
— Какие приготовления будут сделаны, чтобы разместить принца Этельстана с подобающими удобствами?
Он имел в виду своё собственное удобство, но я притворился, что поверил, будто он беспокоится исключительно о принце.
— Он заложник, — ответил я, — так что, наверное, мы поместим его со скотом в коровнике или, может, в сарае со свиньями, посадим на цепь и будем кормить помоями и сточной водой.
Слушавший нас Этельстан захохотал.
— Не верь ему, отче.
— И если хоть один западный сакс перейдет границу, — продолжил я, — я перережу ему горло. И тебе!
— Это не смешно, господин, — сухо сказал отец Свитред.
— Его примут, как принца, — заверил я, — со всем подобающим почетом, уважением и удобствами.
Так и было. Этельстан пировал с нами, охотился с нами, молился в маленькой церкви за стенами Дунхолма. Повзрослев, он стал набожнее. Он еще сохранял свою буйное жизнелюбие, жажду деятельности, смешливость, но, как и его дед Альфред, молился каждый день. Под руководством двух молодых священников он читал христианские книги.
— Что тебя изменило? — спросил я, когда мы, вооружившись охотничьими луками, засели на какой-то лесной опушке. Я никогда не был хорошим лучником, а Этельстан уже подстрелил двух отличных зверей.
— Ты, — ответил он.
— Я?!
— Ты убедил меня, что я могу стать королем, и если так, то мне нужно Божье благословение.
Я поднял лук и выпустил стрелу. Листва зашелестела, но зверь не появился, и шум постепенно стих.
— А чем плохо иметь на своей стороне Тора и Одина?