Нет Адама в раю
Шрифт:
Ни один из Монтамбо так и не приехал в Монреаль на свадьбу Моники, тогда как Бержероны, напротив, прибыли всей семьей.
Зенофиль провозгласил тост за счастье внука и его молодой жены, сел на место и вдруг заметно содрогнулся.
– В чем дело, папа?
– спросил Альсид.
– Ничего, все в порядке, - ответил Зенофиль.
– Перепил, должно быть. Холодом вдруг проняло.
– Тогда выпей еще, - предложил Альсид.
– Сразу согреешься.
Может быть, подумал старик. Только чем теперь согреться Арману?
Многое я повидал
– Она мне не нравится, - шепнула мать Армана его сестре Аурелии.
– О, маман, как ты можешь так говорить о Монике? Ведь мы ее совсем не знаем.
Аурелия вынашивала уже третьего ребенка и была настроена благодушно.
– Ничего не могу с собой поделать, - вздохнула Берта.
– У меня плохое предчувствие и на сердце тяжело.
– Не говори так, маман, - попросила Аурелия. Настроение у нее упало. Предчувствия маман никогда ее не обманывали.
К восьми вечера все мужчины упились вусмерть, да и Арман, хотя и пил гораздо меньше своих братьев, едва держался на ногах.
Моника отвела его в сторону.
– Сколько еще будет продолжаться это безобразие?
– спросила она, сверкая глазами.
Арман расхохотался, подхватил ее на руки и покрутил из стороны в сторону.
– Сегодня наша свадьба, - напомнил он.
– Все должны веселиться до упада. Пойдем, я налью тебе вина.
– Немедленно опусти меня, - холодно приказала Моника. Когдда Арман повиновался, она пронзила его таким ледяным взглядом, что Арман на мгновение протрезвел.
– В чем дело, милая?
– встревоженно спросил он.
– Ты можешь оставаться здесь, если хочешь, - заявила Моника, - а я ухожу.
Арман схватил ее за запястье и больно сжал.
– Ты уйдешь отсюда только вместе со мной, - твердо сказал он.
– Ты теперь моя жена. И будет лучше, если ты начнешь это понимать.
Моника резко вырвала руку, подхватила свою накидку и кинулась к дверям, оставив Армана стоять и провожать ее взглядом.
– О, с этой строптивицей придется еще повозиться!
– выкрикнул Антуан, брат Армана.
– Ты бы лучше догнал ее, братец!
– Сейчас, - ответил Арман и присоединился к дружному смеху братьев и отца.
Он даже не заметил, что ни его дед, ни мать, ни сестра Аурелия не смеялись вместе с остальными. Другие девушки нервно захихикали, но тут скрипачи заиграли веселую мелодию, и все поспешили танцевать.
Когда Арман зашагал по улице по направлению к особняку Генриетты Монтамбо, его распирал гнев. Даже в войну ему не приходилось ощущать такой злости. Сейчас он проучит эту дрянь! Преподаст ей такой урок, который эта стерва никогда не забудет!
Дом Генриетты стоял погруженный в темноту, лишь в окне одной из спален на втором этаже горел свет, и Арман понял, что Моника бежала всю дорогу, чтобы опередить его. Старая дама отпустила повариху,
Арман, ни секунды не раздумывая, схватил увесистый булыжник и разбил стекло в ближайшем окне на первом этаже. Он влез в дом и направился прямо к спальне Моники, несколько раз больно наткнувшись в темноте на острые углы. Как он и ожидал, дверь в спальню тоже была заперта изнутри. Арман без малейшего колебания высадил ее плечом и ворвался в спальню.
Моника, даже не сняв накидку, тихо сидела на стуле, обтянутом темно-красным бархатом.
– Что ты наделал?
– укоризненно спросила она.
– Рано утром ты должен починить дверь, прежде чем вернется Grand-mere.
Она медленно встала и сняла накидку.
– Тебе придется помочь мне снять платье, - сказала она.
– Оно застегивается на спине.
Арман тяжело, словно увязая в глине, шагнул вперед и неловкими деревянными пальцами нащупал гладкий шелк. Он успел только подумать, что, должно быть, и в самом деле здорово наклюкался.
– Спасибо, - сказала Моника, когда он покончил с пуговицами.
– Теперь выйди, пожалуйста, в другую комнату, пока я приготовлюсь к постели.
Как-то раз во Франции Арману попался на улице настоящий идиот, который шел, смешно выворачивая ноги и пуская пузыри. Я бреду сейчас точь-в-точь, как тот идиот, подумал он, покидая спальню Моники. Надо же было так напиться. Тем более, что теперь, после того, как гнев из меня вышел, я едва на ногах держусь.
Однако полчаса спустя, когда Арман уже давным-давно разделся и сидел в соседней комнате, дожидаясь хоть кокого-то сигнала из спальни Моники, он почувствовал, что опять закипает.
Что же это за дьявольская женщина?
– спрашивал он себя, меряя шагами комнату.
Наконец, он не выдержал, решительно прошагал к проломленной двери и заглянул внутрь спальни. Комната была погружена в темноту, а Моника, как ни в чем не бывало, лежала в постели.
– Черт бы тебя побрал!
– заорал Арман.
– Ты же моя жена, а ты заставляешь меня ждать и мерзнуть как последнего болвана, в то время как сама лежишь здесь и насмехаешься надо мной!
– Не смей ругаться, Арман!
– сказала Моника.
– Ты будешь спать в другой комнате. Ты слишком пьян.
Вместо ответа Арман сдернул прочь одеяло. Разорвав на Монике ночную рубашку, он набросился на нее как ненормальный, и ненасытно терзал и терзал ее тело, пока не изнемог. Арман сознавал, что причинил ей боль, но намеренно не останавливался, ожидая, что Моника закричит от страха или боли, а, возможно, и от страсти; но Моника лежала неподвижно, не произнося ни слова. Арман с трудом приподнялся, включил свет и увидел, что Моника лежит на спине в разорванной донизу ночной рубашке, а на простыне алеют кровавые пятна. Темные глаза Моники неподвижно смотрели сквозь него.