Нет правил для богов
Шрифт:
Монахи оставили нас, удалившись и прикрыв за собой низкую, но чрезвычайно крепкую дверь. А лысый громила ласково, по-отечески, обхватил нас за плечи и легко потянул за собою. Подвел он нас к деревянной скамье и ловко сковал наши ноги деревянными колодками – так, что я даже ничего не почувствовал, но понял: встать отсюда я не смогу. Пока этого не захочет этот тихий, но вместе с тем жутковатый человек.
Не сразу я заметил перед собой грубый деревянный стол, за которым скучал человек в монашеском одеянии. Ему, очевидно, было прохладно:
– Сейчас, сейчас! – заверил нас человек. – Подождите немного, скоро придет брат экзекутор – и начнем!
– Да мы, собственно, никуда не торопимся, – заметил Грош. – Но, может, вы объясните, что с нами хотят сделать?
– С вами? – задумался человек. – Хм… Я не в курсе дела. Это смотря по какому делу вы у нас проходите. Видите ли, я просто писарь, мне не докладывают. Но ежели, скажем, вы по верноподданническому доносу сюда попали – ясное дело, начнут с дыбы. Ежели с подачи императорского шпиона, тут, естественно, без клещей не обойтись. Ну а если вас уличили в преступлении против веры, в колдовстве или алхимии – тут уж на усмотрение брата инквизитора, сами понимаете…
– Вот влипли… – тоскливо протянул Грош. – Это все ты: «За вдохновением, за вдохновением!»
– Вот еще! – возмутился я. – А кто мне предлагал объединиться для совместного грабежа?!
– Любезные, убедительно вас прошу – не начинайте, пока брат экзекутор в пыточную не подошел! – взмолился писарь, выхватывая из-за уха гусиное перо. – У меня ж бумаги нет, чтобы записать все! И чернила закончились!
– Вот и мучайся! – мстительно сказал Грош. – Всевышний все видит – отправит тебя в ад, к Проклятым, за эдакую работу!
– Не отправит, – заверил писарь. – Мне по службе ежемесячная бесплатная индульгенция положена за вредность…
Неизвестно, сколько бы мы еще препирались, если бы не заскрежетала обитая железом дверь и в пыточной не появился невысокий худощавый человек в монашеской одежде, но с каким-то свисающим с шеи массивным знаком на толстой цепи. Он подошел к столу, со стуком водрузил на него огромную чернильницу и положил рядом стопку бумаги.
– Скучаешь, брат писарь? – спросил он без особого, впрочем, интереса.
– Как тут не заскучать, без дела-то! – подобострастно осклабился писарь.
– Эй, любезный, – вежливо обратился к пришедшему Грош. – Это какая-то ошибка. Зачем мы здесь?
Вошедший не обратил на нас ни малейшего внимания. Обстоятельно усаживаясь на грубый стул с отполированной спинкой, он снова обратился к соседу:
– Как новая келья, брат писарь?
– Благодарение Всевышнему и вам, почтенный брат экзекутор! – расплылся в улыбке писарь. – Где это видано, чтобы писарю – отдельная келья! Благодарствую!
– Отпустите нас! – взмолился я. – Мы и вправду ничего не знаем! Это недоразумение!
– Мы мирные путники! Менестрели мы! – чуть ли не пропел Грош. Признаться,
Но экзекутор даже глазом не моргнул. Он казался совершенно непробиваемым.
– Служи прилежно, брат писарь, и я буду ходатайствовать, чтобы тебя взяли в ученики…
– Как это великодушно с вашей стороны!
– Походишь с годик в учениках, а там, глядишь, станешь полноправным охотником на ведьм. Ну а дальше все от тебя зависит…
Смотреть на восторги писаря было невыносимо. Происходящее настолько не вязалось с романтической картиной Невендаара, которую выстроил я в своем сознании, что все это, казалось, происходит не со мной. Неунывающий Грош тем временем становился все более мрачным, и это казалось мне особенно дурным признаком. Представить, что с нами будет дальше, я просто не мог – ум отказывался впускать в воображение ужасные картины.
– Что ж, – сказал экзекутор, – начнем, помолясь…
– Хвала Всевышнему! – сложив руки лодочкой и воздев очи к закопченному потолку, проблеял писарь. – Помоги нам, грешным, в нашем праведном деле, спаси души этих несчастных грешников и открой их уста, дабы услышали мы их слова и смогли отличать правду от происков лукавого…
– Хвала Всевышнему, хвала… – довольно формально бросил экзекутор.
И впился в нас взглядом маленьких черных глаз. Странное дело – при всей пугающей колкости этого взгляда он показался мне совершенно пустым. Наверное, так смотрят не на живых людей, а на камень, когда в голове нет никаких мыслей. Или когда думают о чем-то другом, только не о том, на что глядят. А может, этот человек настолько привык смотреть на закованных в колодки испуганных узников, что они просто перестали казаться ему живыми людьми.
Я тут же представил себя мертвым и брошенным истлевать в холодном подземелье. Ничего не поделаешь, воображение поэта – опасная штука. Мне вдруг стало настолько страшно, что я лишился чувств.
…Очнулся от потока ледяной воды: надо мной стоял тот самый лысый палач, на этот раз – с деревянной лоханью в руках.
– Ну! Ну, друг! – проворчал он. – Рано ты решил в обморок падать.
И поведал экзекутору:
– Слабенький он какой-то…
– Все у нас горазды слабенькими прикидываться, – усмехнулся экзекутор. – Видать, искусный лазутчик, раз мастер эдакие притворства чинить!
– Я не лазутчик… – слабо проговорил я. – И притворяться вовсе не мастак…
Грош смотрел на меня совершенно затравленно, втянув голову в плечи. Наверное, пока я лежал без чувств, с ним уже успели провести беседу, и вряд ли приятную.
– Это мы сейчас и выясним, – доверительно сообщил экзекутор. – Гм…
Писарь с готовностью схватился за перо, азартно макнул его в чернильницу, ойкнул, отпрянув:
– Ой, я, кажется, кляксу поставил…
– Когда кажется, молиться надо, – проворчал экзекутор. – Казенную бумагу надо беречь. Ее выдают немного, это подозреваемые не кончаются – хоть печку ими топи…