Нет вестей с небес

Сумеречный_Эльф

— Оставь ее! — хватала за руки брыкавшуюся на полосатом диванчике Лизу Дейзи, уже готовая ударить ее, лишь бы девушка замолчала.

— Пусть говорит. Она права. Это я виновата… Я виновата, — мрачно до безысходности, с горькой насмешкой над собой вдруг глухо отвечала Джейс, точно захлопывая своею волей монолитной плитой долгий злой диалог несбывшейся жизни, неискупленной боли.

— О, Дейзи! Я никто без него, никто… — Лиза заплакала навзрыд, стеная, как бесприютный осенний ветер, утыкаясь головой в живот подруги, которая встала рядом, обхватив Лизу за плечи, поглаживая ее голову.

— Распните меня за это… — тихо проговорила Джейс уходя, не желая, чтобы

ее слышали, но готовая и к такому исходу от беспробудной злости на себя, соглашаясь с каждым словом Лизы, считая, что нет ей другого искупления. Она поняла: Лиза никогда не станет как младшая сестра, потому что из-за смерти Райли в этом мире теперь существовало место только для одной из них. Что каждый член этой проклятой экспедиции являлся друг для друга напоминанием о трагедии сломанной рухнувшей жизни, напоминанием, что когда-то они являлись иными, не принимали в свои души смерть.

Джейс знала, что без нее Лиза не выберется, но поняла, что ей придется отпустить девушку, и лучше всего, наоборот, никогда больше с ней не общаться. Пусть так, хоть и нестерпимо тяжко… Главное, вывести ее. Больше пугало, что Лиза словно не желала покидать остров. Все верно - там, на большой земле, ее ничего не ждало. Возвращение, беспросветность и одиночество… Но неужели она хотела остаться в аду?

Больно становилось Джейс из-за этих обвинений, потому что кто-то в ней вечно твердил, что заслужила она такого беспощадного порицания, не уберегла брата, не досмотрела.

Комментарий к 98. Небо видит те слезы Вот-с, глава не очень легко мне далась, так что жду отзывов, что скажете.

Насчет Лизы и все такое...

====== 99. Паутиной заткано небо ======

Каждый шаг отдается болью,

Паутиной заткано небо,

Серой паутиной безволья,

Красной паутиной безверья.

Каждый шаг отдается болью.

«Я больше не могу», — сломалось нечто на дне души, хотелось провалиться сквозь землю, уйти, исчезнуть, никогда не существовать.

Она тихонько побрела включать маяк, надеясь, что оттуда удастся послать сигнал бедствия. Отпросилась одна, хоть не желали отпускать неплохого снайпера. А ведь знали, что возле вышки вечно шел бой, начинался непредсказуемо. Пираты где-то стояли небольшим палаточным лагерем, видимо.

Но Джейс ушла с аванпоста, почти незаметно, пошла через джунгли. Ее не останавливали. Она уже смутно помнила эти места, без карты, без мотива, ориентируясь на красную лампочку вышки, что мерцала днем и ночью в древесном просвете за забором на севере. Она уходила, не ощущая опасностей, не помня себя, забывая о том, что где-то идет война, забывая о том, что как снайпер важна. В штабе на полосатом диване сидел ее вечный упрек: что же ты, воин, наделал, ты жениха не сберег.

И если бы ответить могла, как сберечь, но разбитому сердцу перечь — не перечь. И мимо тенистых садов уходили по пыльным дорогам тропою стальных слов, не срывали плодов ни познания, ни веры, ни выбора, не меры. Ни соком не питались, ни мякотью. Лишь челны по волнам океана, разорванный парус — открытая рана.

Девушка шла, словно тень, не чувствуя ног своих, не вспоминая, что не знает, как настраивать вышку. Путь занял пятнадцать минут, потому что двигалась она быстро, не задумываясь ни о насекомых — пусть травят ядом, ни о врагах — пусть прекратят случайной пулей бессмысленное повторение ее попыток стать сестрой для Лизы. Она ей не сестра, она ей злейший враг. Так и умрет, так упадет, и кости растащат звери, и птицы тлен обглодают. Может, Лиза ничего не узнает. А если узнает, то пусть не прощает. Грех сестры не простить.

Душа

как будто умерла, в ней не осталось оценок, стремлений и рассуждений. Робкие попытки рассуждать тут же накрывались тяжелым серым пластом немой нескончаемой боли. Винтовка волочилась по земле, будто она являлась солдатом отступающей армии. Вот и вышка. Странно… Добралась до цели, и уничтожить ее не успели, не услышали, не уследили. Девушка полезла наверх, не задумываясь о том, что перила и перекладины могут в любой миг оборваться, проржавленные, увитые обильно лианами. Пусть обрываются, пусть падают. Кончать с собой — глупый исход игры, все дело случая. И в случае многие гробы.

И сквозь глянец волн матовым снимком набухал горизонт небесной дали. Небо молчало, будто само на мели, где рыбы хвостами били в пыли, где сгнивали на солнце красные крабы, вздевая немо клешни.

Что-то сломалось. В них, во всех них. Что-то вечно ломается в людях, и они уходят. И они делают больно, когда не ждешь кинжала в спину. Они обвиняют, легко обвинять тех, кто всегда признает себя виноватым, кто уходит. Она могла бы остаться, но ее личное невосполнимое горе сестринской любви никто не желал понимать, она ни с кем не делилась, а Лиза бы еще теперь наградила презрением: ты — сестра, а не мать, ты не можешь любить как жена, потому что за милого да за брата одна, но разная цена. И мести, и любви, и обвинения себя. А то, что Райли — это все, что осталось от нее былой, то Лизу не касалось, ведь не было и ее иной нигде, ни в ком, никем.

И яркий луч полынным гноем все ссадил в коже у нее, и восхождение над горем не принесло ей ничего.

Больно. Страшно. Ничего не надо. Вот и вершина. И красный огонек. Джейс не мыслила, она просто сбила ножом замок на ящичке со знаком молнии, содрала виденный уже один раз прибор, который мешал корректной передаче данных.

Сигнал переменился. Наверное, ракьят теперь могли передавать друг другу больше информации. Но Джейс этого не воспринимала, ни радости за них, ни уже даже горечи за себя. Ее словно смыли, как меловую картинку на почерневшем под ливнем асфальте, как рисунок, размокший в помойной яме под объедками и остатками жидкостей из выброшенных пакетов сока, молока и всего, что продлевало жизнь когда-то, а ныне выброшено, перекошено, подвержено гниению. И казалось, что стирается ее лицо, фальшивое лицо. И только вспыхнула насмешливая ухмылка главаря. Ваас… До чего же он вечно оказывался прав… Их предали… Обоих… Он убивал ее. А, может, так и легче. Убить преданную, убить предателя. Тут уж выбор. Но нельзя судить людей, на то они и люди. Им больно, им страшно, им хочется жить, они не всегда понимают, кому и когда делают больно, нельзя от них уходить, но все-таки хотелось невольно, чтобы не только она сознавала этот простой парадокс, но еще лучше бы те, кто извечно стенали, просили, страдали, ждали и ждали, терзали и терзали.

И вот, растерянная, стояла на вершине, но нет, не мира, только вышки. И сухостой смеялся над живыми деревами, маяча увяданьем знака, руинами былого, нестойкости пред гибелью извечной.

Джейс глядела вниз: высоко. И если все равно нет места для двоих в этом мире, может, прыгнуть туда? Однако кто тогда их спасет, если Герк не вернется? Но в обратный путь на аванпост она не могла собраться, стояла на опасной вышке, как слитая с перилами стальными, окаменевшая. Вернуться, чтобы снова слушать, что это она и Ваас убили Райли, она и Ваас, Ваас и она. Они, два страшных полюса игры, один из которых — правила, другой из которых — борьба за выживание. И чем ей так глянулась эта жизнь? Ведь так жестока, не сбежишь.