Нет вестей с небес
Шрифт:
— Как же так?! Как так?! Куда?! — возникали бессмысленные слова, тонущие в хрипе.
Они обнялись с вошедшей Дейзи и долго-долго плакали. Вернее, Дейзи плакала, а Джейс только выла. Она не могла выдавить из глаз ни единой слезы, потому что все в груди клокотало и разрывалось огнем.
— Не уберегла… Ой, не уберегла я, — причитала рядом Дейзи.
Жизнь рассыпалась тонкой ниткой жемчужной, и все корабли остановились, потому что пересохли реки. И не осталось выбора в игре металла с водой, только ржавчина и зной, и беззащитные моллюски под палящими лучами солнца.
Она не верила в приметы, но жизнь
Но как же так Лиза решила, что в пику всей этой боли не надо жить? Почему не наоборот? И как мало успели обговорить, и как мало успели понять. Как много осталось противоречий и домыслов, что не решить при жизни, а теперь тем более. Всего недосказанного, разного, важного. С приходом гибели кажется, что все решить реально, если бы не это вынужденное расставание. Навсегда.
Дейзи рыдала, обхватив бессильно руками белую, как полотно, монолитно неподвижную Джейс, которая только шарила перед собой расширенными глазами, не видя ничего, совершенно ничего, даже пустота ускользала от нее. И больше всего хотелось лишиться чувств, исчезнуть, хоть на короткое время выпасть из этой нескончаемой пытки. И лучше никогда не существовать. Принять смерть вместо Лизы. Вместо Райли. Вместо всех, кого так долго теряла. Почему нет таких сделок с мирозданием? Почему одиноким тварям земным до скончания веков только немо принимать эти пики и крючья? Колотые, нежданные.
Все так просто: пистолет, немного крови. И нет больше Лизы. Лизы больше нет. Как нет Райли, как нет Оливера. Как нет тех воинов, чьи тела ныне покрывали мухи на песчаной косе. А кажется, что еще есть, а кажется, что просто без сознания.
Нет, так не умирают, слишком мало крови, совсем чуть-чуть, не так, как показывают. Не так, как видела воочию сама. Это все не могло быть правдой. Так не умирают. Но Лиза была мертва.
Сколько прошло времени? Час? Год? Вечность? Постарели на тысячу лет вмиг рядом с этим юным телом. А на лице Лизы застыла не мука, а мнимый покой, черты разгладились и только недоумение, будто это тело не поверило в расставание с душой. И куда… куда теперь отправилась эта душа? За что… Хорошо судить там, в городах, где самоубийца всегда кажется просто глупым человеком. И не отпевают их, не молятся за их страдания, которые посмели прервать своей волей. Попробуй здесь осуди привычным строгим законом захлопнутых дверей и высоких витражных окон! Попробуй прочерти среди агоний правильный путь!
Голоса мира утихали вдали, наставала тотальная глухота, наставало безмолвие перед началом конца. Жесткие листья трепетали, но не было слышно отзвуков ветра. Ветер дул, потому что деревья шелестели, не наоборот. Все связи предметов и явлений рушились галлюцинациями.
А вокруг, даже в штабе, все продолжалась жизнь других людей. Суетились над раненым, переговариваясь.
— Ну, что, как он? — спрашивал один.
— Жить будет. Джейси его спасла, — говорил другой, но Джейс не сознавала, что речь идет о ней. — Он говорит, больше никто не выжил.
— Надо бы похоронить их, — вздыхал о нелегком собеседник. — Не знаешь, кто там был? Не спросил?
— Да, надо. Пока нет… Ох… Тяжело все это, — обернулся на Лизу один из людей, но лица не просматривались,
— Помогла… Но вон как у них вышло, — вздохнул воин, неловко отворачиваясь, как можно тише бормоча, затем переходя на местный диалект. — Что сказать-то, не знаю даже… Ладно, пошли, надо отправляться. Спросил бы, с какого аванпоста они ехали и куда, хоть знать, кто там мог быть…
Вдоль пространства пролегали силуэты, как с картин фовистов, неблизких, черными линиями лиц, белыми точками глаз. Цепляясь за стены ослабшим фокусом без окуляра, взгляд уходил в потолок вместе с озябшей насквозь душой. Не слышал, вещий. Слово отделилось от знания, смысл порвался созерцанием.
Тело девушки. Лицо и простреленное сердце — два полюса на одно прерванное существование.
Все более сырой становилась рубашка от слез Дейзи, но Джейс заплакать не удавалось.
Так давно не удавалось, что не вспомнить. С похорон отца. С тех пор, как его не стало, все пошло наперекосяк, будто он держал целый мир, равновесие на своих плечах. Его не стало, и все покатилось в пропасть, потому что из потомков оказались слабые атланты. И звезды с грохотом пожаром мировым осыпали землю кометами.
«Нет. Больше нет», — вот и все, что в мыслях кружилось, не принося облегчения.
Гранит похоронного отзвука захлопнул крышку надежде, а беды метались по миру, надежда истлела в ящике. Воздух смолой увязал. И маска безмолвия слипалась с лицом, ни мертвая, ни живая здесь вода не могла бы вернуть, ни мост из веревок починить, ни перевести с той стороны обратно умыкнутую душу. А маятник часов все тек наоборот, и не вперед, а вечном повторении куда-то. И призрачное отражение венчало страшным знамением преднамеренного конца. Вышла душа, да как сандалом вдруг сгорела. А что живым? Живым осталось только тело.
Казалось, что голова лопнет, раскроенная от боли, которая опоясывала колючей проволокой. Но нет, подлая, не лопалась, заставляя дальше дух мучиться, приказывая до самого конца выстрадать эту катастрофу, которую не удавалось ни понять, ни описать, но молчать о ней себе тоже оказывалось невозможно.
Вскоре женщин подняли под локти, накрывая снова платком лицо Лизы. Воины заботливо вывели на воздух Джейс и Дейзи, тело девушки пока оставили в штабе, подальше от лучей солнца, крадущих смертную красоту, готовую распасться слишком скоро, растечься первыми признаками гниенья. О, этот ужас… Снова хоронить. В землю, к червям. И они, жадные коршуны, будут ползать вдоль этого младого лица. Но ведь Лиза… Лиза живая! Как же живую червям отдавать? Живая… Нет… Уже нет.
Джейс осела возле штаба, кажется, кто-то давал ей нашатырь или что-то вроде него, наматывал на голову мокрое полотенце. Дейзи… Девушка панически обернулась, как будто страшась потерять последнюю подругу, хватаясь тут же за руку сиротливо, испуганно.
Женщина обняла Джейс, гладя ее по спине, а слезы продолжали катиться по искаженному красному лицу. И если кто-то думает, что это красиво — он циник, привыкший к ничтожным проблемам, проблемкам; а если кто-то посмеет назвать это нелепым, то он вовсе не человек. Влага висла на ресницах, туманя алые прожилки воспаленных глаз, за которыми терялся взгляд.