НЕТ
Шрифт:
Секунды прыгали медленно. Левая рука начала затекать.
Восемьдесят секунд отсчитала стрелка, девяносто… девяносто пять…
– Ну! – сам себе сказал Хабаров, но ничего не случилось: ревел основной двигатель, сгорало топливо, мелко подрагивала установка, а ракетный двигатель молчал.
Прошло сто восемьдесят секунд.
– Акробат-один, я – Гайка, стартовый не запустился, выключаю основной, – сказал Хабаров. И земля разрешила выключать.
Стало тихо. Хабаров сидел расслабленный и все еще смотрел на бессмысленно бегущую стрелку секундомера. Потом он расстегнул замок привязных ремней, откинул
– Гайка, назад, сидите… Полный цикл выключения – три минуты двадцать.
Он усмехнулся. Теперь, когда основной двигатель был уже вырублен, полный цикл срабатывания автоматических цепей его мало занимал – если б вдруг ракетный ускоритель все-таки включился, его, как котенка, выплюнуло бы с направляющих и приложило всем весом машины о землю. Но спорить Хабаров не стал, послушно опустился в пилотское кресло, досидел до полных трех с половиной минут и только тогда вылез.
Виктор Михайлович отошел от установки, лег на траву и, медленно покуривая сигарету, стал глядеть в небо.
Все время его тревожили фиксаторы рулей – ну-ка не сработают, не отключатся в положенный момент, и он останется на неуправляемой машине без высоты, а подвел ракетный двигатель. Этого он никак не ждал.
Небо было блеклое и спокойное.
Хабаров бросил сигарету и вернулся к установке: надо было узнать, что же все-таки случилось.
Машину облепили техники, и первое, что услышал Хабаров, приблизившись к самолету, срывающийся на фальцет голос ведущего:
– К чертовой матери таких работничков. Судить за это надо!
Седой грузный электрик, чуть заикаясь, пытался возражать:
– Кто ж его знал… отошел разъем… сами видите… Сто раз не отходил, а тут на… как назло…
– Не знаю, не знаю, не знаю, отошел разъем или его вообще не подключили. Докажи, что подключил…
– Ну зачем же так?.. Отошел – ясно…
– А мне неясно. Понимаешь – неясно! Хабаров тронул ведущего за плечо:
– Чего вы так волнуетесь? Я не кричу, а вам чего кричать? Разъем вполне мог отойти. В принципе на него надо будет поставить легкую пружинную контрочку, а сейчас хорошо бы раздобыть простую аптекарскую резинку. Зафиксируем очень просто.
И ведущий сразу успокоился.
– Мне перед вами, Виктор Михайлович, совестно. Столько мурыжили вас и из-за такого, извините, г… еще и фальстарт устроили. Черт знает что.
– Бывает, – сказал Хабаров, – пусть дозаправляют машину, прихватывают разъемную колодку резинкой, и мы сейчас все повторим.
И снова был запуск, и тревожный голос земли отвечал на его запросы; и снова бежала стрелка секундомера, и немели ноги, вжатые в рифленчатые педали, и весь он, напряженный, неестественно скованный, ждал рывка, грохота, удара…
И рывок оказался мягче, и грохота он почти не заметил. Машина метнулась по рельсам-направляющим, быстро-быстро набрала скорость и уже схватилась за воздух, и помчалась вперед и вверх, и ему показалось, будто он услышал два последовательных тихих щелчка: освободился стопор элеронов и руля высоты. Летчик ощутил: ручка управления ожила, сделалась пружинистой и послушной. Он с облегчением вздохнул и принял самолет от умнейших, тончайших, совершеннейших, но все-таки чужих ему автоматов в свои руки. Собственно, на этом испытание
Закончился первый полет. Но вся программа заняла еще много времени. Хабаров выполнил шестнадцать взлетов со стартовой установки. Он исследовал возможность подъема с меньшими и большими углами, выработал методику действий для летчиков, которым еще только предстояло занять его место, тщательно проанализировал и оценил работу всех автоматических устройств.
Не все шло гладко.
На девятом полете фиксатор рулей управления все-таки подвел его. Очутившись в воздухе, Хабаров почувствовал: самолет летит, но ручка управления не оживает. Его бросило в пот. Он приказал себе: "Спокойно!" – и, тихонечко действуя триммером, стал уводить самолет подальше от земли. Высота! Ему нужна была высота, хотя бы двести метров… А мозг напряженно работал: что могло произойти? Узел за узлом он высвечивал схему фиксатора. Дошел до АЗС – автомата защиты. Мог отказать? Нет. Мог выключиться? Мог! И он извернулся змеей, глянул влево и вниз, увидел – АЗС выключен. Включил. Ручка тут же ожила. И тогда он понял: сам нечаянно выключил, зацепил и выключил…
Потом, составляя официальный письменный отчет, Хабаров указал: "Система себя оправдывает. Летать, используя ее возможности, не особенно трудно, однако надо…" И в четырнадцати четких пунктах перечислил, что должен учитывать, предвидеть, знать и понимать летчик. Дальше шли замечания. Замечаний было семьдесят два – конструктору, эксплуатационникам (упоминался случай с разъемной колодкой), летчику-испытателю, то есть в данном случае самому себе (упоминался случай выключения АЗС)…
Вечером того дня, когда Виктор Михайлович подписал все экземпляры начисто перепечатанного на машинке отчета, он складывал начлету:
– Программу закончил, Федор Павлович, все в порядке.
– Ну и как бочка? – спросил Кравцов.
– Бочка она и есть бочка. Страху много, удовольствия мало, но летать можно. – И тут же спросил: – А что у Севса слышно?
– Пока отбрехиваются. Помаленьку работать тоже начали. А ты думал, будет как-нибудь иначе?
– Нет, не думал. Куда им деваться? Доводить машину все равно надо. Слишком далеко дело зашло, слишком много денег в нее вбито.
Глава седьмая
Бесшумный, мягкий, молочно-белый, он крадется на коварных кошачьих лапах, припадая к самой земле, цепляясь за ложбинки, выбирая места пониже. И все время вспухает, делается гуще и толще и, словно осознав свою созревшую силу, неожиданно закрывает все окрест. Это туман. Враг всех летающих, враг тихий, злобный и пока еще не побежденный.
Правда, наука уже нащупала пути покорения тумана. Стоит в его мутное влажное тело ввести кристаллики сухого льда, например, искусственно создать ядра конденсации, и влага соберется в капли, и капли прольются дождем, и в сплошной белой шубе, накрывшей землю, образуется прореха. Но пока это удается только в эксперименте. Пока туман еще силен. Пока он еще наглухо отсекает небо от земли. И вот уж поистине бывает – близок локоть, да не укусишь: и рядом земля, и нет земли…