Нетерпеливые
Шрифт:
— Какая связь между твоим уходом и Тамани?
— Она предлагала мне свою помощь; она заявляет, что ей, дескать, достаточно приказать тебе, чтобы ты отпустила меня… Почему ты боишься ее? Почему?
— Я не боюсь…
Она сопротивлялась, но я слишком хорошо знала ее голос, чтобы не почувствовать, что она готова сдаться; еще мгновение… Я горько усмехнулась.
— Лелла, я знаю все. Салим мне все рассказал… О, он не знает, что это ты. Но я все поняла… Я знаю, откуда у Тамани над тобой такая власть. — Приблизившись к ней, я умоляющим тоном спросила:-Почему было не сказать правду?..
— Я сказала правду, — начала она, но лицо ее оставалось прежним, непроницаемым. — Я посчитала, что мне
— Я поверю в это, лишь когда увижу, что ты сделала выбор, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как можно жестче. — Что ты скажешь Фариду, когда он придет? Правду, чтобы наконец выполнить свой материнский долг, или ложь, потому что ты боишься Тамани, меня, своего прошлого, которое может вылезти на свет Божий?
Она не ответила. Я продолжала, уже медленней, потому что почувствовала, сколь напрасны были мои надежды.
— Скажи правду обо мне, когда придет Фарид… Скажи ее и о себе… Это лучшее средство помешать Тамани бродить в нашем доме. Скажи все, Лелла, не бойся.
— Я не боюсь, — вздохнула она, — просто я знаю, что не всякую правду можно сказать.
— Послушай, Лелла! Все здесь почитают тебя, как мать. Тебе нужно признаться сейчас. Наступит день, когда Тамани перестанет довольствоваться тем, что ты не выходишь больше замуж. Ее самое сокровенное желание — выдать меня за ее брата. В этом она рассчитывает на тебя, она даже не стала от меня скрывать… Как видишь, рано или поздно тебе все равно придется выбирать. Так наберись же мужества сейчас. — Мой голос вновь зазвучал настойчиво. — Если Фарид узнает, то, я уверена…
— Нет! — крикнула она. — Это невозможно. Он потеряет ко мне всякое доверие. В этом доме, в этом квартале все смотрят на меня… мне нужно служить примером.
— Но только не такого рода примером! — воскликнула я. — Тебя должны принимать такой, какая ты была. Не говори больше о примере, когда думаешь лишь о собственной безопасности.
— Нет, я вовсе не нуждаюсь в безопасности, — перебила она, сверкая глазами.
— Теперь я понимаю, — после долгой паузы сказала я со спокойствием отчаяния. — Ты ничего не скажешь, не так ли?.. Я уже слышу, как ты отвечаешь на вопросы Фарида обо мне: «Я отпустила ее провести день у Мины». И Фарид сразу же сочтет это естественным, поскольку меня «отпустила» ты; поскольку ты снизошла до такой щедрости… Да, ты боишься, и если ты солжешь в очередной раз, то лишь потому, что не хочешь допустить разрушения своего образа, в котором ты так комфортабельно, черт побери, устроилась… Не о безопасности я должна была говорить только что, а о проституции. И вдобавок самого худшего толка. Потому что дело именно в этом, — продолжала я, найдя наконец нужное слово, которым могла побольней ее уязвить, — ты не перестаешь проституировать ради восхищения мужчин, и в первую очередь бедняги Фарида… Как я понимаю тебя, ты не хочешь отказаться от такого положения. Оно имеет свои преимущества: безопасность, почет, а вдобавок — взгляды всех мужчин, по эту и по ту сторону ограды, которые, как ты воображаешь, неотрывно устремлены на твою пресловутую добродетель, как на знамя.
— Если во мне эти мужчины, о которых ты говоришь, обнаруживают лучшее, что есть в них самих, лучшее из того, о чем они мечтают для своих жен, своих дочерей или сестер, то моя жизнь не напрасна…
— Ты не святая, а лицемерка… И, чтобы окончательно удостовериться в этом, я сделаю вот что. Я не удовольствуюсь тем, что проведу
— Опомнись…
Теперь уже она умоляла. Бледная, она унижалась передо мной. Я победила, сказала я себе, но почему же на гребне победы так кружится голова, откуда эта неизбывная печаль?
— Опомнись. Прежде чем посеять смуту, подумай, будь осторожна. Не ломай ничего в этом доме, в этом порядке!
— Я предпочитаю беспорядок, ответила я без всякой иронии. — Я предпочитаю скандал. Чтобы хоть раз, единственный раз в этом доме во весь голос прозвучала правда!
— Ты нечувствительна к несчастью, к разочарованию других людей. Ты всего лишь эгоистка.
— Мы уже достаточно поговорили, — заявила я. Я ухожу.
Я вышла. Итак, вызов был брошен. И тем не менее — о беспечная молодость! — оказавшись снаружи и подставив лицо свежему ветерку, обегавшему темные улочки арабской части города, я чувствовала себя счастливой от близкой встречи с Салимом. Мне предстояло провести с ним весь день и всю ночь.
Глава XVI
Салима, похоже, угнетала мысль о предстоявшем отъезде. Я решила не обращать на это внимание. Я думала о том, что оставила позади. Если Лелла скажет Фариду правду, хватит ли мне храбрости вернуться завтра домой? Хотя, впрочем, завтра, казалось мне, никогда не наступит.
Все же я попыталась развеселить Салима. Я опасалась, как бы его печаль не омрачила остававшиеся нам часы. Мне хотелось для нас плотного, реального настоящего вдали от всех остальных.
Мы стояли, облокотившись на балюстраду. Впереди расстилалось море, а внизу, у наших ног, порт, местами кипящий, местами праздный. Я слушала, как жизнь в нем то бьет ключом, то довольно надолго замирает, чтобы потом снова встрепенуться. То был добрый приятель. Запрокидывая голову, я видела огромное ложе неба. И говорила, говорила, что взбредет в голову, из одного лишь удовольствия бросать в эту дикую голубизну свои слова и смех. Тогда Салим переставал хмуриться.
— Хорошо бы провести весь этот день в парке, — вздохнула я.
Спустя несколько минут мы направлялись к Опытному саду. Напитавшись его тенью и свежестью, мы вернулись оттуда вечером в переполненном трамвае. Все произошло слишком быстро: посещение зоопарка, где меня по-прежнему не оставляло ребяческое возбуждение и где Салим улыбался моим открытиям — но я чувствовала, что ему доставляет удовольствие показывать мне все это; с ласковой снисходительностью он приговаривал: «Да ты ничего не видела! Ничего!..»- молчаливая прогулка по той нескончаемой аллее… Мы неторопливо шагали; день начинал меркнуть; Салим взял мое лицо в ладони, оставаясь при этом очень серьезным.
— У тебя хватит терпения меня дождаться? — спросил он.
— Конечно, хватит, — ответила я, вымучивая улыбку: я с трудом противилась искушению уткнуться лицом ему в плечо и оплакать его отъезд, те часы, которые нам суждено потерять. Тут он заговорил:
— Теперь, когда тебе известно все о моем прошлом, я клянусь тебе, Далила, что отныне…
Он присягал на верность. Нет, на целомудрие — зачем бояться этого слова? Если чего и стыдиться, так это моей реакции на его слова, — реакции глупой, робкой овцы. Правда, я и в тот миг осознавала все благородство этого обета — меня смущала лишь его форма. Когда-нибудь, гораздо позже, став женщиной — его женой, — я наверняка вспомню и буду признательна ему за это. Но сейчас я нуждалась только в одном: чтобы он был рядом.