Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ
Шрифт:
Во всю спину был вытатуирован феникс — огромный, красочный, широко раскинувший крылья. В тот раз, в сумраке моей каморки в Дэясики татуировка показалась мне самой обычной змеёй. Теперь я увидел её на свету, и она была прекрасна, как и должна быть женская татуировка. Я затрепетал. Хотелось благоговейно преклонить колени — быть может даже сильнее, чем в тот раз, в мыльной квартала Дэясики, когда я увидел на спине мужчины бога огня Акала. Безумные краски словно обжигали глаза ледяным пламенем. Круг зелёных листьев, алый цветок лотоса в середине, а над ним — феникс, замерший с раскрытыми крыльями,
— Расстегни.
Я расстегнул застёжку лифчика, Ая высвободилась из тесёмок и пошла в ванную. Капли душа забарабанили дробью по полу. Я тоже разделся. Моё исподнее пахло потом.
Покрытая с ног до головы мыльной пеной, Ая стояла, изогнувшись, подставив лицо под яростную струю воды. Мокрые волосы липли к плечам. Я замер, глядя на её спину. Обмывая феникса, вода стремительно стекала вниз, крутилась в водовороте и исчезала в дыре в полу. Человек, жизнь которого была жизнью тухлого яйца, испачкал её, испоганил своей грязной душой. Мой член бессильно поник. В ушах снова зазвучал скабрёзный голос татуировщика: «Слушай, Икусима, потрафи человеку, ну обслужи ты ей пиздёнку, а? У ей сикель зудит — смерть. Я вот сам попробовал пальцами, а она елозит всё, елозит, мол, хочу, чтоб Икусима мне потёр».
Ая обернулась, увидела меня и вышла из-под душа. Капли струились по её коже, и мне казалось, я чувствую их запах. Ая стояла, выпятив груди. Но мой член так и не поднялся. Я встал под струю. Вода оживляла, будто промывая каждую задыхающуюся от пота пору.
Ая намазала мою бритую голову шампунем, потёрла её, пока она не покрылась пеной, затем намылила полотенце и стала тереть всё моё тело — обмыла плечи, спину, задницу, каждый палец на ногах. Обхватила мой орган, принялась мять его, и он мгновенно налился кровью.
Выйдя из ванной, мы сразу же слились в жарких объятиях. Но исступления, которое охватило нас в тот первый раз в каморке в Дэясики, не было. Стоило мне один раз кончить, и я повалился на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Ая тоже. Быть может, потому что Ая велела мне надеть заботливо положенный у изголовья презерватив. Я встал с постели и избавился от него. Почувствовал запах спермы. Когда схватишь рукой змею, её кожа всегда выделяет тошнотворную животную слизь. Моя сперма пахла точно так же. Ая лежала, широко расправив крылья на спине. Приглядевшись, я заметил, что тело птицы венчает человеческая голова с детским лицом. Я подумал было, что это — Симпэй, но, всмотревшись получше, узнал налитые кровью белки татуировщика. Возле рта была вытатуирована длинная полоска пламени — огненное дыхание этого существа — на которой иероглифами было написано: «Мир тщетен и лжив. Лишь в просветлении истина и свобода, чистота и свет».
Я лёг на девушку и приник к татуировке губами. Свирепые глаза феникса впились в меня. Я затрепетал каждой клеткой своего тела. Это вне сомнений были его глаза, глаза тухлого яйца. Я глядел в эти ужасные глаза, не в силах отвести свои. Не поднимая головы с подушки, Ая проговорила:
— Её Калавинкой зовут.
— Калавинкой?
— Птица такая, в раю живёт. Лицо человеческое, а тело — птичье. Она поёт песни бога. Это мне Маю сказал. Она ещё на стоиеновой марке нарисована, не видал?
— …
Действительно, выколотые на её спине
— Я выросла в Ама, в кварталах старьёвщиков, в грязи и в мусоре, а тут вдруг на тебе! Цветок лотоса. На счастье, говорит. А какое тут счастье? Когда исколол он меня своими иголками, я нутром поняла, кто я и откуда. Что всегда буду лакать рисовую кашу на мутной водице из канавы. А мне уже ничего не надо. Разве что деньги, чтоб брата спасти.
Я глядел в глаза райской птицы. Лицо было детское, но глаза бесстрастны, словно скованы ледяным холодом. Я вдруг вспомнил двор храма и курицу с выбитым глазом. Хотя чем я лучше? Не кромсал ли я куриную плоть с утра и до вечера, день за днём?
— А ты никогда про Калавинку не слышал?
— Нет.
— Ну и ну! Ни за что бы не подумала, что ты чего-то не знаешь.
Ая приподнялась на кровати, придвинула к себе сумку Достала блокнот и написала иероглифы. Птица была вовсе не фениксом. Я снова слегка возбудился. Но заставить себя протянуть руку и дотронуться до девушки не смог.
— Я…
— Чего? Опять захотелось?
— Нет, я…
Ая заглянула мне в глаза. Повалила меня на кровать. Принялась мять мой член, ласкать его языком. Ласки были долгие, настойчивые. Казалось, это Калавинка ласкает меня своим огнедышащим ртом, испепеляя мою плоть словами: «Мир тщетен и лжив. Лишь в просветлении истина и свобода, чистота и свет». Я содрогнулся и истёк спермой, познав слово «горячо». Но настойчивые ласки не прекращались. Она будто доила мой пенис, высасывая сперму до последней капли. И я познал «холод», холод поистине смертельный.
Раскрыв холодильник, Ая села пить пиво. Я же валялся как бревно, иссушенное, утратившее все соки жизни. Зачем она сделала всё это для такого ничтожества? Я поднял голову. Накинув на плечи белую блузку, Ая сидела на стуле. Сидела, скрестив под собой ноги и широко разведя в стороны колени, придерживая рукой стоящий на коленке стакан с пивом, обратив ко мне огнедышащую дыру. Я сел на стул напротив. Ая достала из-за спины ещё один стакан и налила мне пива. Я глядел как поднимается белая пена и думал, что, сев перед ней, подписал свой смертный приговор. После семяизвержения уретра раскрылась, и маленькая дырочка на головке моего пениса жадно пила холодный воздух из кондиционера. Я достал из сумки почтовую сберегательную книжку и протянул её девушке. Ая взглянула на цифру, затем перевела глаза на меня. Захохотала.
— Да… кормилец из тебя — никакой. Чего суёшь-то?
— Вы только не обижайтесь, ладно?
— Это что, мне?
— Ну да…
— Совсем спятил парень. Последние гроши отдаёт! Не представляю, как ты только решился. Во даёт!
— Это — всё, что у меня есть.
— Всё? Хотя не скажу, что мало. У меня всегда ещё туже было. С самого детства.
— Так или иначе, это — всё.
Я подтянул к себе штаны, вытащил из кармана коричневый конверт тётушки Сэйко и выложил лежавшие в нём деньги на стол. Две купюры в десять тысяч, несколько тысячных и ещё мелочь. Монеты в десять иен и даже в одну.