Неудержимая. 1000 км пешком по легендарному пути Камино де Сантьяго
Шрифт:
Когда небо было затянуто и густой туман обволакивал все вокруг, что было нередко, мне казалось, словно это был странный сон, словно мое сознание унеслось в другое измерение. Тогда я этого не понимала, но так оно и было.
Казалось, до вершины идти было целую вечность. Радовало то, что я взяла с собой все эти протеиновые батончики (которые были основной моей ношей в сумке), потому что после небольшого перевала в Орессоне в восьми километрах вверх по горе до самого Ронсевальеса перевалов больше не будет. Я съела уже пять штук в течение дня.
Не знаю, что было хуже: подъемы, которые просто убивали
Когда я только отправилась утром в путь, меня окружали другие паломники, и я долгое время шла с ними вровень, потому что мы шли довольно медленно. Однако вскоре они меня обогнали, и я часами шла совсем одна вниз по горе. Меня радовало быть в одиночестве. Я чувствовала странную, но воодушевляющую свободу.
Поднимаясь в гору, я шла в основном по каменистым тропам, по которым несложно было ориентироваться, но спускаясь вниз, из-за дождя, снега и слякоти, я увязала в густой и липкой грязи, которая сопровождала меня весь путь. Каждый раз, когда я касалась земли ботинком, грязь засасывала меня, словно зыбучие пески, крепко обволакивая мою ногу, не давая сделать ни шагу. Мне приходилось всячески трясти и вертеть ногой, чтобы высвободиться, из-за чего мои колени начинали болеть, поэтому мне приходилось делать это медленно и аккуратно. Весь день казался похожим на съемку замедленного действия.
Как только я вошла в ритм и уяснила, что единственное, что мне нужно делать до конца путешествия, – это ставить одну ногу перед другой, делать шаг, отталкиваться и дышать, мой разум становился все спокойнее. Затем после бесконечного, как мне казалось, затишья в моей голове мои мысли начали блуждать, вызывая воспоминания об отце.
Я начала чувствовать всю глубину негодования, накопившегося по отношению к моему отцу за эти годы, и все оправдания этому негодованию. Я думала обо всех случаях, когда, как мне казалось, его не было рядом, как он сердился или был раздосадован и бил меня, или как он не поддерживал меня, или не радовался за меня, как он, казалось, совершенно не интересовался мной и моими успехами. Я думала о том, как его редкое присутствие переросло для меня в чувство брошенности и что все это я тайно хранила в своем сердце, как глубокую рану.
Однако пока я шла, эти мысли переросли в мысли о тех трудностях, с которыми отцу пришлось столкнуться в течение жизни. Я начала глубоко размышлять об этом, и мое сердце открылось отцу, пока я проходила последние бесконечные и сложные километры, которые открывались передо мной.
Я вспомнила, как в одно из тех редких мгновений, когда он делился со мной чем-то личным, он рассказал мне один случай. В детстве, во время Великой депрессии, у него была любимая ручная свинка, но его семья зарубила ее и приготовила на ужин, пока он был в школе, а его братья смеялись над ним, когда он расплакался, узнав, что случилось с ней.
Мое сердце пронзила боль, словно его дух шел со мной рядом, пересказывая вновь мне эту историю. Я также думала обо всем, что его семья потеряла во времена Великой депрессии и как много ему приходилось работать всю его жизнь.
Я чувствовала его незримое присутствие,
И ему нужно было о стольких заботиться: семь детей, а также родители, которые жили с нами и целиком от него зависели.
С каждым шагом я осознавала, как это, должно быть, было тяжело. Но он заботился о нас всех и никогда не жаловался. Хотя мы совершенно и не были богаты, мы жили вполне комфортно. У нас всегда было что поесть. Мама шила хорошую одежду. Мы ходили в частную, хотя и не очень престижную католическую школу. И каждое Рождество нас ждало море подарков под елкой. Он следил за этим.
Мой отец был эмоционально закрытым человеком, как и большинство мужчин его поколения, и мне, как ребенку, трудно было это понять. Он был серьезен и мало разговаривал. Теперь, проходя этот путь, я понимала, что я принимала все на свой счет, хотя на самом деле не стоило.
В конечном счете, я начала осознавать, что не только его детство было сложным, но и вся жизнь никогда не становилась проще. Пока мы росли, мой брат Брюс все сильнее и сильнее заболевал. Все это заставляло моего отца нервничать и вызывало у него стресс. Он безустанно заботился о Брюсе, и это становилось все тяжелее. Поэтому отцу так и не удалось в полной мере насладиться уходом на пенсию. На самом деле у него не было ни одного дня, когда бы он мог полностью отдохнуть. В перерывах между заботой о Брюсе и моей матерью легче не становилось.
Внезапно мне стало грустно от того, что я была так сурова со своим отцом. Я чувствовала вес злости и обид, которые я испытывала к нему все эти годы, и он был непосильным. Пока я шла, я начала всерьез обдумывать все те моменты моего детства и поздних лет, когда я была разочарована им или когда мне казалось, что он меня не ценит, или его нет рядом. Вскоре мой гнев и негодование сменились чем-то совершенно иным. Меня обуяла грусть по поводу всех тех моментов, когда я усложняла ему жизнь, и я искренне в этом раскаивалась. Я внезапно осознала, что чувствую вину за те же самые действия по отношению к нему, которые меня так злили по отношению ко мне. Это я не была рядом и не ценила его. Я не радовалась за него. Я не приняла его таким, какой он есть. И пока я шла, я внезапно осознала это так ясно, как никогда раньше.
Хотя мой отец и был скуп на эмоции, каждый день моей жизни он был рядом, поддерживая меня так, как он умел – обеспечивая мое физическое благосостояние и интеллектуальное развитие. У меня выступили слезы благодарности, когда я обо всем этом думала.
«Папа, – сказала я вслух, – спасибо за все, что ты сделал для меня, для всех нас. Я так никогда тебя и не поблагодарила».
Жаль, что у меня не было этих чувств, пока он был жив. Путь уже оказывал свое чудотворное влияние на меня. Вскоре я дошла до небольшой памятной доски – на этом месте когда-то умер паломник, который шел по этой тропе. Это напомнило мне, как скоро нас настигает смерть, как она настигла моего отца.