Неугасимый огонь
Шрифт:
Она пыталась ухватиться за это воспоминание, но оно быстро растаяло, оставив после себя лишь тревогу в душе и путаницу в голове.
Подобно отдельно взятым ноткам полузабытой песни фрагменты воспоминаний теперь стали частыми ее гостями. Иногда это была музыка, мучительная, похожая на плач. Это была музыка другого мира – она отличалась от мелодий, которые она сейчас слышала и исполняла. Временами она видела дивные сцены, ощущала незнакомые запахи. Появлялись болезненно обманчивые ощущения какого-то движения и даже текстуры прекрасных тканей. Это мог быть шелк, расшитый черным орнаментом, доселе невиданным ею. В видениях ей приходили переплетения света и темноты, раскачивающиеся в такт непонятному ритму человеческие фигуры, но все это было настолько зыбким, что ей
– Софья, иди сюда, – раздался голос вожака.
Софья отложила в сторону горшок, который драила песком и отправилась к Зокали. Вожак, если что-нибудь требовалось, звал первую попавшуюся женщину, ничего необычного в этом приглашении не было.
– Готовься, – сказал он безучастным голосом, едва она вошла к нему в пещеру. – Ты будешь представлять наш табор на той неделе на бдениях по Саре.
3
У ярко горящего костра восседала старая цыганка-сказительница Конча из табора Винсенто. Конча глубоко затягивалась дымом огромной сигары. Дым образовывал вокруг ее головы небольшое облачко. Цыганки большей частью не знают до самой смерти, что такое седые волосы; те, кто был менее удачлив, обращались к Фанте за специальными отварами из трав и ими закрашивали седину.
Но волосы Кончи были белее снега. Она собирала их на макушке в большой узел, а вместо заколки использовала золотой кинжал. Ее правое ухо по всему изгибу было усеяно драгоценностями; четыре серьги в виде колец украшали левое ухо. Один ее глаз косил и, поэтому, складывалось впечатление, что от ее взора ничего не скрывалось. В редких случаях, когда Конча широко открывала рот, было видно, что большинство зубов ее выпало, а немногие оставшиеся пожелтели от табака. Фанта уже дважды приводила Софью к костру, чтобы девушка услышала сказки о старом житье-бытье. Однако сегодня все выглядело по-иному – Софья была одной из тех тридцати молодых женщин, которых готовили к бдениям.
– Некоторые зовут ее Ла Макарена – на языке наших матерей ее имя Сара-ла-Кали, Черная Цыганка, – вещала сказительница Конча. – Сара-ла-Кали жила в городе у моря и была великой чудесницей. – Конча сделала паузу и обвела взглядом своих подопечных. – Вы, молодые, всегда говорите только на языке чужаков, а вы знаете, что такое drabarhi? – С минуту все молчали. Потом откуда-то сзади послышался неуверенный голосок.
– Это мудрая женщина.
Конча снисходительно фыркнула.
– Это значит много больше. Drabarhi – колдунья, но только цыганская. Чужакам далеко до нее по части магии. Никто из нас не может сравниться с Сарой-ла-Кали. Однажды к ней обратился Господь наш Иисус Христос. Он велел ей пойти на берег и успокоить волны, которые не позволяли трем его служивым в лодке пристать к берегу.
Старуха подалась вперед и стала следить за выражениями лиц своих слушательниц. «Зарубите себе на носу: никто из вас не lacha. Чтобы возобладать даром магии, стать колдуньей, для этого ваше тело, когда вы спите, должно быть отдано демону. И каждая из вас выбрана потому, что вы еще не потеряли свою девственность» – и ее маленькие черные глазки снова устремились на девушек. Косоглазый взор цыганки требовал от них исповеди.
Софья вздрогнула. Ей захотелось встать и рассказать этой ужасной старухе все, что угодно, лишь бы отвести от себя этот бесцеремонный, проникающий в душу взор. Но ей не в чем было исповедоваться. Само собой она была девственница и не потеряла свою lacha. И другие тоже, а что-нибудь другое ей просто не приходило в голову. Конча продолжала молчать, девушки тоже. Удовлетворенно хмыкнув, она стала продолжать.
– Сара сделала то, что повелел ей Господь и лодка причалила к берегу. Из нее
Конча рассказывала свои истории до рассвета. Каждая включала предписание, как им следует вести себя в святую ночь. Затем всех девушек отвели в отдельную пещеру, где разрешили спать до вечера, а ночью Конча опять потчевала цыганок своими рассказами. Так прошла целая неделя. Софья чувствовала себя подавленной и сбитой с толку. Более того: ей было страшно. Не будучи чистокровной цыганкой, она боялась совершить какую-нибудь непоправимую ошибку. «Не бойся», – успокаивала ее Фанта, когда в один из этих дней пришла, чтобы принести специально сшитую для Софьи одежду. «Все у тебя будет хорошо. Разве зря я тебя наставляла, как следует поступать в эти дни?» – Фанта тихонько, как бы про себя, вздохнула. «А когда начнете петь, то увидишь, что они перед тобой, что ослицы, воющие на луну».
Прошло еще два дня. Наступило время процессии. Готовиться к ней начали поздно вечером, после того, как зашло солнце. Чтобы там, в таборе, не судачили по поводу выбора, сделанного Зокали, но женщины постарались для Софьи на славу. Юбка зеленого цвета вся в сборках, искрящаяся и яркая, была внизу оторочена белыми кружевами, блузка в бело-красную полоску, рукава и декольте – все утопало в пышных воланах, шею девушки украшали разноцветные ожерелья и блестящие с певучим звоном цепочки. Как и все остальные девушки, Софья была босой, кружевная мантилья – белая, воздушная, покрывала ее волосы и спадала на плечи и спину. В руке у каждой девушки был глиняный фонарь с прорезанными затейливыми узорами. Свечи, вставленные внутрь фонарей, своим мерцанием развлекали окружающих игрой света и тени на лицах девушек, предвкушавших необычные события.
Процессия тронулась. Впереди шли семь мужчин с факелами в руках. В воздухе висел запах горящей смолы. За несущими факелы следовали еще двое цыган. Один из них нес в руке большое древко, увенчанное распятием, другой поднимал высоко над головой расписанный цыганскими узорами и знаками полумесяц. За ними двигалась, можно сказать, душа процессии, ее смысл и назначение: шестеро мужчин поддерживали на плечах большой широкий помост, убранный золотом и задрапированный красным бархатом. На нем возвышалось резное деревянное изображение Черной девы цыган, Сары-ла-Кали. Ее фигура высотой более двух метров, увенчанная короной, блистала великолепием королевских одежд. Замыкали шествие тридцать девушек-девственниц, шедшие строем в колонну по одному.
Величественно, размеренно и неспешно они продвигались через Триану. По традиции, остальные женщины в эту ночь не имели права появляться на люди. Чужаки, жившие здесь, высовывались из окон, небольшими толпами стояли на балконах. Узкие проходы между домами были плотно забиты людьми, но это не мешало процессии двигаться. Кругом было полно зевак – они глазели на шествие, но языкам волю не давали.
Все походило на странствие во сне, чувство реальности сохранялось лишь от шлепанья босых ног по брусчатке мостовой, тихого перезвона золотых цепей и браслетов и шуршащих звуков, похожих на вздохи, издаваемые бесчисленными кружевами и воланами одеяний девушек.
Хотя память Софьи, что называется была коротка, но за свою еще недолгую жизнь, она запомнила, что мир полон бранившимися женщинами, орущими детьми, ржанием лошадей, криками властных мужчин, требующих внимания к себе. По пещерам, где обитали цыгане, всегда бродило эхо всевозможных звуков. Когда они шли в город и оказывались среди чужаков, они к обычному шуму города добавляли свой собственный и весьма колоритный бедлам: мужчины, стуча ложками по жестяной посуде, расхваливали свое умение кузнецов или лудильщиков, женщины орали во всю глотку, что способны предсказать судьбу любого человека и заговорить страшные хвори… А сегодня вечером стояла такая поразительная тишина, что Софья слышала собственное дыхание.