Неугасимый огонь

Бирн Биверли

Судьба бессмысленна, – размышлял Роберт. Родись эта девушка в другой семье, но не в бедной и цыганской, ее внешность и голос позволили бы ей стать женой дворянина. Вместо этого она вышла замуж за человека, годившегося ей в отцы и вынуждена петь перед пьяной чернью, которая не в состоянии по достоинству оценить ее талант. Не желая занимать себя этими размышлениями, Роберт энергично потряс головой, отгоняя мысли об увиденном, как отгоняют мух и ринулся в атаку на цыпленка. Птица оказалась вкуснейшей. О том, что цыпленок мог быть зажарен на свином сале, Роберт не позволил себе и думать.

Девушку-цыганку англичанину пришлось увидеть еще раз. После ужина Роберт направился

в конюшню, чтобы посмотреть в порядке ли лошадь. Коня почистили, накормили и поставили в приличное стойло. Роберт, довольный увиденным, возвращался в свою комнату, размышляя о том, что сейчас он ляжет спать, а завтра, ранним утром продолжит свой путь. Цыганская пара собиралась уходить. Девушка накинула на голову пеструю шаль – ночи стояли прохладные. Роберт разглядел лишь ее лицо и поразительные синие глаза. Она шла в нескольких шагах позади мужа. Роберт должен был пересечь им дорогу. «Пожалуйста, проходите», – пробормотала она и посторонилась, уступая ему дорогу.

– После Вас, сеньора, – Роберт приостановился и сделал приглашающий жест рукой.

Она улыбнулась ему едва заметной, покорной улыбкой и прошла вперед.

– Сеньора, – вдруг вырвалось у него, – спасибо за ваши песни. Я восхищен вашим голосом.

– Вы очень любезны, сеньор, – услышал Роберт в ответ.

Ее муж, заслышав этот обмен любезностями, повернулся к ним.

– Да это тот самый господин, о котором я тебе говорил. Самый благородный человек во всей Андалузии! – Он отвесил Роберту серию поклонов, как и во время ужина.

– Пошли, нам нельзя задерживать их светлость, – проговорил цыган и схватил жену за руку.

Несмотря на то, что он все еще не вышел из своей роли и раболепно подскуливал, от Роберта не укрылся его взгляд, завистливый и недобрый. Бедное создание, ты заслуживало гораздо лучшей участи.

5

Июнь и июль в то лето выдались прохладными, шли даже дожди, что в Андалузии случалось не часто. Летние щи мало чем отличались один от другого, а для Софьи они слились в одни бесконечные сутки: долгие переходы от одного постоялого двора до другого. Многочасовое пение по вечерам, потом ночевка под открытым небом. Но все это было более-менее терпимо даже при том, что Софья ждала ребенка, но когда наступил август и принес испепеляющую жару, вот тогда ее жизнь превратилась в кошмар. И это ужасное существование продолжалось до начала октября. У нее не хватало смелости жаловаться, да и кому?.. Пако бил ее по любому поводу. Софья заметила, что избивать ее стало для него привычным удовольствием. Не таким, как для Терезиты – той было интересно поучить ее уму-разуму, для Пако же синяки, оставленные его кулаками или кровавые полосы на ее теле от узловатой плетки были предметом восхищения. После истязаний он всегда набрасывался на нее, как похотливый бык и рыча от удовольствия, проникал в ее тело. Насладившись телом Софьи, Пако отваливался от нее и тут же засыпал. На женщину находила беспросветная тоска. Неужели между мужчинами и женщинами всегда было и будет одно это? Неужели девчонки в таборе хихикали над этим? И что, выйди она замуж за Карлоса, все было бы точно также? Нет, не будет она думать о прошлом. Карлос покинул ее, бросил. Наверное, он оказался слабаком, каким его и считали.

– Хватит сидеть и глазеть по сторонам, – Пако потянулся за кувшином и надолго припал к нему. Красные капли стекали по его бороде, как кровь. Он отер рот и рявкнул: «Давай, быстро все укладывай, и спать, завтра рано утром уходим».

Она, не проронив ни слова, стала собирать в корзину остатки еды, хлеб, сыр, оловянную

посуду. Завтра эта корзина будет висеть у нее на спине. Когда четыре месяца назад они начали свое странствие, у них был еще ослик. Но однажды Пако, после того, как на одном постоялом дворе гости показали себя скуповатыми, по его мнению, решил его продать. «Если ты не можешь заработать себе на хлеб, так будь вместо осла», – сказал он жене.

Для Софьи таскать на себе корзины было не в новинку. Во время странствий с табором Зокали ей часто приходилось это делать. Что для Софьи было действительно необычным, так то, что на протяжении нескольких недель она общалась с одним-единственным человеком. А еще пение. Она ни разу не слышала о том, чтобы цыгане пели за деньги. Софья даже подозревала, что они поступают вопреки цыганским законам.

– Муж…, – позвала она.

Ей показалось, что он спит. Даже сейчас, ночью, когда жара спала, дышать было трудно. Софья подолом юбки отерла пот с лица и снова позвала Пако.

– Муж, ты не спишь?

– Нет, не сплю. Как я могу спать, если болтаю с тобой?

– Я хочу у тебя спросить кое-что.

Пако повернулся к ней и открыл глаза. Ночь стояла ясная. На западе показался серебряный диск луны.

В его свете Софье стал виден блеск рубина на конце языка змейки, свернувшейся в кольцо на мочке уха Пако.

– Мне через два месяца рожать, – объявила она. – Мы к тому времени уже вернемся в пещеры?

– А ты что, кажись, испугалась? Я, видно, женат на чужачке, которая боится произвести на свет моего сына?

Софья покачала головой.

– Я ничего не боюсь.

Прежде чем начать говорить, она набрала в легкие побольше воздуха и с ним свою решимость. Сейчас для нее было главным твердо настаивать на своем. Они находились далеко от Севильи, почти в Кадисе и если будут медлить с возвращением, то могут опоздать.

– Я ничего не боюсь, – повторила она еще раз, – но рожать я должна у Фанты. Это наш закон. – Софья не выдержала и опустила глаза, представив себе, какой будет его реакция.

– Чужачка будет объяснять мне наши законы? – вкрадчиво проговорил Пако. Он уселся и стал готовить плетку, которая была обмотана вокруг его пояса. Луна освещала оскал его рта, он улыбался.

Софья не двинулась с места.

– Есть еще один наш закон, ты не смеешь бить меня, пока я вынашиваю ребенка, – продолжала она, инстинктивно пытаясь прикрыть руками свой увеличившийся живот. Когда Софья пела, на ней было надето столько всего – юбки, шали – все это скрывало ее состояние. Сейчас на ней была лишь сорочка, которая мало что могла скрыть.

Зловещая улыбка сошла с лица Пако. Из его глотки вырвался нечленораздельный вопль бессловесной ярости. Руки его сжались в кулаки, он уже замахнулся ими на Софью, но вдруг остановился и тут же заревел вновь Пако упал ничком и стал бить кулаками твердую, сухую землю. Вдоволь измолотив каменистую почву, он поднялся, схватил кувшин с вином и ушел, оставив Софью одну.

Женщину трясло как в лихорадке, но теперь не от страха. Ее охватило совершенно новое и незнакомое ей чувство. Она не могла понять, что с ней. Оно росло в ней, поднималось и, как музыка, становилось все громче. Софью охватило странное волнение – подумать только, она не позволила Пако избивать себя и всего лишь словами. Впервые в жизни мужчина уступил ей, выполнил ее волю, а не свою. Ее захлестнула радость. Вскоре она легла на сухую, выжженную солнцем траву и спокойно уснула.

Утром, когда она проснулась, Пако стоял над ней и тупо на нее смотрел. Они с минуту не отводили друг от друга глаз, не говоря ни слова. Первым заговорил Пако.