Неупокоенные
Шрифт:
Бабушку Дашу жалели сильнее прочих. Добрая была женщина: животных лечила, раненых зверушек выхаживала. Ветеринар от бога, все к ней за советом шли, пока работала. Да и как на пенсию вышла, тоже. Муж бабушки Даши погиб молодым, а дочь и сын подросли, оперились и уехали давно уже. Говорили, очень хорошо устроились оба – вроде даже в столице. А про мать забыли. Писали редко, потом и совсем перестали. Как она живет? Живет ли? Не знали и знать не желали. А бабушка Даша ждала, в окна глядела, на дорогу.
Одна у нее отрада была: коты да кошки.
Ясно было, что и бабушка Даша, как Люся, из дома никуда.
В итоге объединились из восьмерых четверо, а Люся, бабушка Даша, Трофим и еще один старик, дядя Боря, остались по одному в своих домах.
Как выяснилось, никого совместное, семьями да коммунами, проживание не спасло. Вскоре пострадала семья Пахомовых: мать, отец, незамужняя дочь. Родителям было за восемьдесят, дочери – шестьдесят с лишним. Жили они на отшибе, слыли нелюдимыми, своеобразными людьми.
По утрам жители устраивали нечто вроде переклички: собирались в магазине, чтобы удостовериться, что ночь никого не забрала. К тридцатому января Пахомовы не явились. Пошли к ним в дом – дверь изнутри не заперта, в комнатах никого, холодно, не топлено несколько часов.
Девятнадцать человек – вот сколько жителей осталось в Лесном–20.
На сей раз искать не стали, знали, что бесполезно. И не плакали даже, просто впали в шок, который похуже слез, потому что полностью парализует. Стояли и смотрели друг на друга, а потом бабушка Даша сказала, что у нее дома Барсик один, ей идти пора.
– А Сёмушка? – невпопад спросила Марина.
Старушка посмотрела на нее – и будто сквозь.
– Нету его, – тонко проговорила бабушка Даша, и все поняли, что несчастный слепой кот помер.
После ухода бабушки Даши остальные разбредаться не спешили.
– Не зеки это, – сказал Трофим. – И вообще не люди.
Николай Иванович возразил больше для проформы:
– Чепуху не городи. Как это не люди? А кто тогда?
Сам-то он тоже давно сомневался, что это маньяк или преступники в бегах. Никаких следов! А ведь любой злоумышленник что-то непременно оставит. Или свидетели найдутся. Здесь же никто ничего не слышал, не видел ни разу. Кажется, двери жертвы сами открывали, не боялись, впускали свою смерть. Или на улице кого-то встречали, а после шли с ним туда, откуда не возвращались.
– Места у нас непростые. – Трофим обвел соседей взглядом. – Вы тоже слышали, что в тайге злые духи обитают! Помните, пять лет назад трое наших пропали? Пошли за ягодой, места знали, как свои пять пальцев. Не вернулись!
– Заблудились, может, – робко сказала продавщица Марина.
– И не они одни! Я уж старик, много чего помню. Частенько такое бывало. Моя мать говорила, Хозяина люди потревожили, вот он дань человечью и собирает. Шаманы знали, как с ним ладить, только где нынче те шаманы? Хозяин слабость
– Никакие это не духи! – выпалил Николай Иванович, прекращая поток антинаучных нелепиц. – Но в одном ты прав: не пришлые это преступники. Кто-то из нас!
Слова произвели сильный эффект. Жалкая кучка уцелевших принялась переглядываться, с ужасом всматриваясь в привычные, но враз ставшие чужими лица соседей. Николай Иванович знал: в подобной ситуации нет ничего хуже паники, взаимных подозрений, но иного выхода не было, пришлось сказать. Следовало прекратить мракобесие – духи, Хозяин, шаманы! Да и людей предупредить, чтоб осторожничали.
Они и стали осторожничать. С того дня общались все реже. Приходили на перекличку утром, а после каждый шел к себе, не вступая в разговоры с соседями. Днем и ночью сидели взаперти, на улицу не высовывались. Поселок, и без того умирающий, стал выглядеть совсем нежилым, разве что дымок, вьющийся над крышами, сигнализировал, что здесь еще остались люди, а в остальном… Обрушившиеся под тяжестью снега крыши, сгоревшее год назад здание школы. Заколоченные окна пустующих домов – там, где успели заколотить. Прочие строения недобро пялились провалами окон.
Черное облако висело над поселком, а еще и зима была более холодная, чем обычно. Солнце, которое часто выглядывает в морозные дни, избегало их, не желая заглядывать в Лесной–20.
Куцые дни, черные ночи, низкое небо – и над всем этим страх.
Тянулся февраль.
Жители поселка оставались живы, никто больше не пропадал, и многие потихоньку стали надеяться, что проклятие покинуло их места, ушло, собрав кровавую жатву, переместилось куда-то. На лицах начали появляться бледные, но все же улыбки.
Трофим пошутил – остальные засмеялись. Притихшая Марина снова стала громкоголосой. А ведь и весна скоро!
Десятое февраля позади. Пятнадцатое. Двадцатое.
– Почти пережили зиму-то, а? – сказала Люся.
Ошиблась.
Как раз она-то ее и не пережила.
Через три дня, когда все утром собрались в магазине, оказалось, что Люся на перекличку не пришла. Все понимали, что это значит, толпой пошли к ее дому.
– Может, захворала? – говорила Марина. – Могло такое быть? Мне показалось, она вчера выглядела не очень. Затемпературила, а?
Люди молчали. Знали правду.
Дом Люси был пуст и холоден. Хозяйка исчезла, и несколько женщин зарыдали в голос. Люсю в поселке любили, к тому же стало ясно, что она уж точно не повинна в происходящем.
Марина вдруг отняла руки от лица и произнесла хриплым от слез голосом:
– А бабушка Даша? Ее кто-нибудь видел?
Бабушка жила в соседнем доме, рядом с Люсей, у них даже забора между участками не было. Захаживали друг к дружке запросто. Иногда бабушка Даша не приходила на утреннюю перекличку: Люся говорила, они утром виделись, все в порядке, чего пожилому человеку ходить, утруждаться?