Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
Шрифт:
И я не судил Чацкого за его донкихотские сражения с ветряными мельницами. В этом его «прании противу рожна» я видел лишнее доказательство грибоедовского сердцеведения: нарываться на споры, не думая о том, убедишь ты или не убедишь, докажешь что-нибудь или не докажешь, лишь бы высказаться, – как это характерно для молодости! И ведь недаром Сервантес придал Дон-Кихоту комические черты, недаром он так часто ставил его в смешное положение. Недаром Достоевский сделал своего бедного рыцаря «идиотом» в глазах обывательского «благоразумия». И, не придай Грибоедов Чацкому безрассудства и опрометчивости, свойственных влюбленному юнцу, получилась бы плоскостная фигура мольеровского мизантропа. А Грибоедова влекла шекспировская многогранность образов.
Я открывал для себя менее обширные, но все же миры русской поэзии: мир Никитина с его надрывным в своей разудалости «Ухарем-купцом» и с его погребальным:
У иных поэтов я находил один-два самоцвета, но их сияние не меркнет в моих глазах.
К таким самоцветам я тогда же отнес «Песню цыганки» Полонского, с ее цыганским колоритом и строем чувств, языковского «Пловца», отрывок из поэмы Ивана Аксакова «Бродяга»:
Жар свалил. Повеяла прохлада.Длинный день покончил ряд забот;По дворам давно загнали стадо,И косцы верну лися с работ.Потемнеть заря уже готова;Тихо все. Час ночи недалек.Подымался и улегся сноваНа закате легкий ветерок!..Говор смолк; лишь изредка собачийСлышен лай; промолвят голоса…Пыль слеглась; остыл песок горячий,Пала сильно на землю роса.По краям темнеющего сводаТени все, широкие» слились:Встретить ночь готовится природа;Запахи отвсюду понеслись.В тишине жизнь новая творится:Зрячею проснулася сова,И встает, и будто шевелится,И растет, и шепчется трава!..Где ж крестьяне? День работав бодро,Все теперь за ужином они:Толк идет, чтоб устояло вёдро,Чтоб еще продлились эти дни!Нет, уж дождь их к утру не разбудит,Облака давно сбежали прочь!..Что за вечер!.. И какая будетТеплая и месячная ночь!А о ночи Аксаков писал так («Ночь»):
…………………………………………………Ты вставай, во мраке спящий брат!Освяти молитвой час полночи!Божьи духи землю сторожат:Звезды светят, словно Божьи очи.Ты вставай, во мраке спящий брат!Разорви ночных обманов сети!В городах к заутрене звонят:В Божью церковь идут Божьи дети.Помолися о себе, о всех,Для кого тяжка земная битва»О рабах бессмысленных утех!Верь, для всех нужна твоя молитва.Ты вставай во мраке спящий брат!Пусть зажжется дух твой пробужденныйТак, как звезды на небе горят»Как горит лампада пред иконой,Или «Звезды» Хомякова:
В час полночный, близ потокаТы взгляни на небеса:Совершаются далекоВ горнем мире чудеса.Ночи вечные лампады,Невидимы в блеске дня,Стройно ходят там громадыНегасимого огня.Но впивайся в них очами —И увидишь, что вдалиЗа ближайшими звездамиТьмами звезды в ночь ушли.Вновь вглядись – и тьмы за тьмамиУтомят твой робкий взгляд:Все звездами, все огнямиБездны синие горят.ВЯ рано начал следить за современной поэзией, но приворожил меня тогда пока еще только Есенин» Я попробовал почитать его маме. Она была убеждена» что» из Назарета ничего доброго быть не может» [26] . Но когда я читал ей Есенина, я чувствовал, что он доходит до ее сердца. И только чтобы не признать себя побежденной, она остановила меня:
– Нет, ты все-таки больше мне этого не читай!
Я возобновил свои попытки, и кончилось тем, что мать причислила Есенина к лику любимых своих поэтов.
26
Евангелие от Иоанна, 1,46. Неточная цитата.
В 26-м году мы с ней на короткое время съездили в Москву, и она избёгала весь центр, чтобы достать сборник стихотворений Есенина.
Киоскерша на Арбате ответила так:
– Нет у меня Есенина. Он помер и больше ничего не сочиняет.
В какой магазин ни зайдем – во всех видах произведения Ленина. В одном из магазинов моя мать огорошила продавщицу тем, как она, оговорившись, поправилась:
– Нет ли у вас Ленина?.. Тьфу!.. Есенина!
В конце концов нам посчастливилось.
Моей любви к Есенину не поколебал в своих суждениях о нем даже Бунин, сваливший и разбивший вдребезги – так, что и не склеишь, – блоковских «Двенадцать», хотя, впрочем, они и так уже стояли на самом краешке моих литературных пристрастий.
Мне еще до гибели Есенина попадались его стихотворения в журналах – попадались и залегали в памяти.
Я в твоих глазах увидел море,Полыхающее голубым огнем.Такие строки особенно радовали глаз на фоне лефовских газетных агиток и «песен о железе», в общем на один лад распевавшихся «пролетарскими» поэтами.
Пастернак в своей автобиографии признался, что ему не все нравится у Есенина. Я бы сказал, что мне далеко не все нравилось у Есенина даже на первых порах моего знакомства с его поэзией. Я уже не говорю о мерзости его кощунственных «Иноний», по-видимому, все-таки не глубоких, ибо признался же он потом:
Стыдно мне, что я в Бога верил,Горько мне, что не верю теперь.И что выражают строки из предсмертного его стихотворения, как не смутную веру, точнее – надежду, на бессмертие?
До свиданья, друг мой, до свиданья.…………………………………………..Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.Мне уже тогда претила почти вся любовная лирика Есенина.
Ты меня не любишь, не жалеешь,Разве я немного не красив?Это и пошло, и не совсем грамотно.
Я не любил и не люблю его эпических поэм, потому что они попросту слабы. В «Анне Онегиной» я не находил и не нахожу ни одной истинно поэтической строчки. Есенинские неологизмы в устах мужика нестерпимо режут слух («Богаты мы лесом и водью…»). Режут слух чувствительно-романсные красивости, опять-таки малограмотные («Был вечер задумчиво чудный, как дружья улыбка в лице»). Я уже тогда понимал, что в «Пугачеве» историей не пахнет, что сами по себе хорошие стихи о юности, отзвеневшей черемухой, в устах Емели звучат комически фальшиво. Меня корежило от есенинских «Стансов». Чем бы Есенин ни клялся, а я все-таки ему не верил, что для него, неповторимого певца природы, фонари стали прекраснее звезд. У меня не было ни малейшей охоты «задрав штаны, бежать за комсомолом».