Невенчанная губерния
Шрифт:
В первый же год службы грамотный Иван не приглянулся унтеру, который вместо подписи ставил крест. И не стерпел купчонок. Когда унтер по никчемной придирке надавал ему зуботычин — впал в бешенство и сломал обидчику челюсть. Буйного солдата жестоко наказали шпицрутенами. Полуживого, с расквашенной спиной, его подобрал полковой кузнец, вылечил, выходил и отпросил у начальства себе в помощники. Этим и спас. А через несколько лет, когда кузнеца — великого мастера своего дела, но окончательно спившегося человека — убила лошадь (трясущимися руками неловко загнал ей ухналь в копыто и этим же копытом получил в голову) — Иван стал старшим в кузнице.
Только
В одном из пополнений, которые иногда получал полк, он встретил земляка из соседнего с Боровухой села. Тот рассказал про Душаню, про то, что зовут её в селе Евдокея-солдатка, и что родила она дочку…
Писать письма в те годы было не принято. Почта, конечно, уже ходила, но она служила людям иного сорта. А чтобы солдат написал несколько слов своим родным — такое воспринималось бы как курьёзный случай. Да и кому это было нужно: Уходя на 25 лет в солдаты, человек выбывал в другой мир без малейшей надежды на встречу с теми, кто его провожал. За четверть века или помирал солдат, или те, с кем он прощался. Человек просто изымался из привычной жизни, и выходило, что позабыть о ней навсегда — в его же интересах. Память только бы усугубляла его страдания… Но Иван всё же написал Душане. Правда, через два года службы, когда уже кузнец проникся к нему полным доверием и помог отправить письмо. Ещё через несколько месяцев пришёл и ответ.
В нём сообщалось, что дочку свою Душаня попросила окрестить Надеждой и что сама до гроба останется солдаткой. А в конце имелась приписка: «Писал Фаддей по прозвищу Шестипалый».
За первые десять лет службы Иван отправил ей десятка полтора писем и ещё меньше получил ответов…
С началом Крымской войны их полк перебросили под Севастополь. Иван в составе полковой батареи принимал участие в сражении при Альме. В этом бою погибло много пушкарей, на подмогу им были брошены и ездовые, и офицерские денщики, и все, кто имелся под рукой. Вражеские снаряды разбили и несколько пушек. Иван получил ранение в голову. Когда армия адмирала Меншикова отступила к Бахчисараю, часть раненых, в том числе и Иван Чапрак, остались в осаждённом Севастополе.
Рана была не опасная для жизни — осколком оторвало часть уха и выдрало клок кожи над ним. Врачи определили лёгкую контузию. Через несколько дней Иван уже помогал таскать раненых, потом его включили в похоронную команду, где тоже пробыл недолго — откомандировали на артиллерийскую батарею, что обороняла Корабельную сторону. Потери в войсках были огромные, но его Бог миловал.
Только здесь он впервые за долгие годы службы ощутил великое чувство солдатского братства, взаимовыручки. Даже офицеры стали как бы вровень с ними, потому что вражеские бомбы и штуцерные пули не делали различия в чинах… А осенью на бастионах Корабельной стороны стали набирать охотников для ночных вылазок по вражеским тылам. Иван вызвался тоже.
Их группу, которая состояла в основном из матросов, возглавлял тщедушный мичманок, почти мальчишка, но фактически командовал ею, особенно когда покидали свои позиции, канонир Глухов — разбитной матрос, знавший наизусть
Его наградили медалью «За храбрость», но получил её уже в госпитале, после второго ранения. В реляции о представлении к награде, кроме описания его подвига, указывалось, что рядовой Иван Власов Чапрак за семь месяцев участия в боях совершил то-то и то-то… Впоследствии оказалось, что самые важные слова, вписанные в реляцию, были не те, которые говорили о подвигах, а эти самые семь месяцев. Потому что после оставления Севастополя, когда его защитники по наплавному мосту перешли Северную бухту и соединились с полевой армией, вышел Высочайший манифест государя-императора. Среди прочего в нём говорилось, что всем защитникам Севастополя, которые остались в живых, каждый месяц участия в его обороне засчитывать за год службы.
И тут у Ивана появилась надежда. Выходило, что если к двенадцати годам, которые он уже отслужил, да прибавить ещё семь… Но лучше бы эта надежда не приходила, потому что с её появлением служба стала невыносимой. К этому времени он снова был в своём полку, заново восстанавливал растерянный реманент. А в войсках шла большая чистка. Калек и стариков списывали, многие части расформировывали, создавали полки на новый лад. Громоздкая и плохо вооружённая Российская армия со скрипом перестраивалась, учитывая тяжёлые уроки войны.
В этот первый послевоенный год от тоски Ивана спасала работа. В кузне приходилось делать всё: от простого гвоздя и уздечки до тележных осей, шин и деталей пушечных лафетов. Младшие командиры называли его Иваном Власычем, а один суровый взгляд воспринимался подмастерьями как боевая команда.
В феврале 1858 года вышел ещё один (и тоже Высочайший) манифест государя-императора, которым 25-летний срок службы для нижних чинов (бессмысленный, в общем-то срок, потому что редко кому удавалось отслужить его, а если и удавалось, то это были уже не солдаты, а обуза для армии) — сокращался до двадцати, после чего нижние чины увольнялись на пять лет в отпуск. Предполагалось, что в случае надобности их можно будет ещё взять под ружьё. Но только предполагалось…
Ивана эта весть о Манифесте ошарашила. Получалось, что он отслужил даже лишние, против 20-летнего срока, четыре месяца! Забегал он сначала к полковому артиллерийскому каптенармусу, а потом к писарю. Но его охладили быстро. Манифест, мол, документ «вообще», а в полк ещё должны прислать приказ да разъяснения к нему. Но и потом, мол, делов будет много, всем сразу бумаги не выправишь, а таких, как он, не один десяток наберётся.
И вот тут уж потянулись самые мучительные дни. Время ползло до того медленно, вроде бы безотрывно смотришь на часовую стрелку. От утра до вечера проходила целая вечность. Весной уже казалось, что вот завтра, и уж никак не позже послезавтра, и ему выправят бумаги. Но пришел приказ о переводе полка из Таврии на Кавказ, и старшему кузнецу сказали, что до прибытия на новое место расположения он и думать не смеет об увольнении. Потому как переправить такое хозяйство своим ходом за тыщу вёрст — хлопот всем хватит, а кузнецу — особенно.