Невероятное паломничество Гарольда Фрая
Шрифт:
Он слышал ее ровный голос так отчетливо, словно Куини стояла рядом. Какой стыд… Стыд от того, что сподличал, оставил без поддержки такую замечательную женщину.
— Гарольд, Гарольд!
Надо идти к ней. Надо добраться до Берика. Надо ее разыскать.
— Как вы там?
Гарольд встрепенулся. Его окликала не Куини, а хозяйка, предоставившая ему комнату. Мартина. Гарольд с усилием отделил прошлое от настоящего.
— Можно войти? — громко спросила она.
Гарольд попытался подняться, но не успел спустить ноги с постели, как дверь приоткрылась, и Мартина
— Это для ног, — пояснила Мартина, указав кивком на тапочки Гарольда.
— Не собираетесь же вы мыть мне ноги…
Гарольд наконец встал.
— Не мыть я собираюсь, а осмотреть. Ходите вы как-то несуразно.
— С ногами все нормально. Никаких проблем.
Мартина нетерпеливо свела брови и подбоченилась, оперев тяжелый таз на бедро.
— И как вы за ними ухаживаете?
— Наклеиваю пластыри.
Мартина рассмеялась, но как-то невесело.
— Гарольд, если вы и вправду задумали дойти до этого чертова Берика, нам надо привести вас в порядок.
Впервые хоть кто-то отозвался о его походе как об общей ответственности. Но вместо того, чтобы заплакать благодарными слезами, Гарольд просто кивнул и снова сел на постель.
Мартина опустилась на колени, затянула потуже хвост на затылке, затем аккуратно разложила на ковре одно из полотенец и разгладила на нем складки. В тишине слышно было только, как с гулом проносились мимо дома машины, шумел дождь и ветер, прижимая к окну ветки, громко скрежетал ими о стекло. Смеркалось, но Мартина не стала зажигать свет. Она подставила ладони и выжидающе посмотрела на Гарольда.
С трудом нагнувшись, он снял тапочки и носки и отлепил сравнительно недавно наклеенные пластыри. Он чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Поставив босые ступни рядышком на полотенце, он вдруг взглянул на них глазами постороннего и испытал потрясение, словно увидел впервые в жизни. Ему сразу бросилась в глаза их нездоровая белизна, почти сероватость, рубцы от носков на коже. На пальцах, пятках и подъеме вздулись волдыри; одни кровоточили, другие воспалились и гноились. Ноготь на большом пальце отвердел, ороговел и налился темной синевой в том месте, где прилегал к носку тапочка. На пятках появились толстые кожные наросты, кое-где потрескавшиеся и источавшие сукровицу. От скверного запаха у Гарольда сперло дыхание.
— Не надо вам смотреть…
— Надо, — не уступила Мартина. — Закатайте брючину.
Гарольд поморщился: ткань, скользя по коже, обжигала ее, словно огнем. Никогда еще чужой человек не прикасался к его наготе. Гарольд вспомнил, как в первую брачную ночь стоял в ванной комнате отеля в Холте и разглядывал свою голую грудь, опасаясь разочаровать Морин.
Мартина терпеливо ждала. Наконец она вымолвила:
— Ничего. Я все умею. Я училась.
Правая ступня Гарольда по собственному произволу юркнула за левую лодыжку, ища там укрытия.
— Вы, стало быть, медсестра?
Мартина с сардоническим видом взглянула на него:
— Я врач.
Выбора не оставалось. Гарольд осторожно приподнял пятку и кожей ощутил мягкую теплоту рук Мартины. Она дотронулась до его ноги, медленно обследуя пальцами стопу. Заметив багровую опухоль над правой лодыжкой, она вздрогнула, замерла и склонилась ближе. Кончиками пальцев Мартина прошлась по поврежденной икре. Где-то в глубине мышцы вспыхнули спазматические искры.
— Здесь больно?
Было больно. Даже очень. Чтобы не поморщиться, Гарольд напряг и свел вместе ягодицы.
— Да не сказать…
Мартина приподняла ногу Гарольда и рассмотрела икру снизу.
— Опухоль тянется до самого колена.
— Но мне не больно, — повторил Гарольд.
— Если и дальше наступать на эту ногу, станет еще хуже. И надо заняться вашими волдырями. Самые большие я сейчас дренирую. Потом перебинтуем вам ступни. Вы посмотрите и дальше сможете бинтовать сами их.
Гарольд, не моргнув глазом, наблюдал, как Мартина проткнула иголкой первую гнойную мозоль, затем аккуратно, чтобы не сдвинуть кожный слой, выдавила из нее жидкость. Гарольд послушно дал погрузить его левую ногу в тазик с приятно теплой водой. В действиях женщины было что-то в высшей степени сокровенное, имевшее касательство только к Мартине и к его ноге, а не к нему целиком. Чтобы не смущать и не смущаться, Гарольд стал рассматривать потолок. Он вел себя как истый англичанин, но не мог ничего с собой поделать.
Он всегда держал себя слишком по-английски — под этим он подразумевал свою заурядность. Ему недоставало оттенков. Другие умели описать интересный случай, задать неожиданный вопрос. Спрашивать Гарольд не любил, потому что боялся ненароком обидеть. Каждый день он повязывал галстук, но иногда ему случалось усомниться, не цепляется ли он за порядок или свод правил, никем в действительности не установленный. Может быть, все пошло бы по-другому, если бы он получил соответствующее образование. Или хотя бы закончил школу. Поступил в университет. Но вышло так, что на шестнадцатилетие отец преподнес ему в подарок пальто и указал на дверь. Пальто было не новое, пахло шариками от моли, а во внутреннем кармане завалялся автобусный билет.
«Жаль все-таки, что он уходит», — сказала тетя Шейла. Слезу, впрочем, не пустила. Гарольд выделял ее среди прочих тетушек. Тетя Шейла склонилась к нему и подставила щеку, обдав таким густым ароматом, что он поспешно отошел прочь, боясь сглупить и обнять ее на прощание.
С каким облегчением он оставил детство позади! И хотя Гарольд осуществил все то, что так и не удалось отцу, — нашел работу, содержал жену и сына и любил их, пусть и немного с расстояния, — но ему иногда казалось, что безмолвие ранних лет перекочевало за ним во взрослую жизнь и поселилось в его доме под ковром, за занавесками и обоями. Начала начал остаются сами по себе, и от прошлого никуда не денешься. Даже повязав галстук…