Невероятный уменьшающийся человек
Шрифт:
Все складывалось как нельзя лучше. Шест был таким толстым и прислонялся к стене под таким углом, что Скотт мог восходить по нему стоя, мог даже бежать по его длинному отлогому склону.
Издав радостный крик, он устремился наверх, на бегу снова погрузившись в воспоминания. Может быть, все, что с ним происходит, не случайно и есть какой-то смысл в том, что он еще не погиб? Нет, в это трудно поверить, но еще труднее закрыть на это глаза. Все счастливые совпадения, благодаря которым он еще жив, просто невероятны.
Вот,
Невероятно! Но процесс уменьшения, оставив ему сегодня только лишь один день жизни, проходил с поражающей точностью, которая вселяла в душу безнадежное отчаяние. А может быть, в этом следовало увидеть что-то еще?
Но что?
Как бы там ни было, неизъяснимое чувство радости не покидало Скотта. Оно с каждым его шагом, с каждой минутой росло: и когда позади остались два садовых кресла, и когда он, остановившись перевести дух, смотрел вниз, на серую бескрайнюю равнину пола, и когда через час, добежав до края скалы, свалился от усталости как подкошенный, и даже тогда, когда лежал почти без чувств, с гулко бьющимся сердцем, царапая в отчаянии пальцами песок. «Встань! — уговаривал себя Скотт. — Вперед. Скоро стемнеет. Выбраться надо до темноты».
Он поднялся с песка и бросился по сумеречной пустыне. Пробегая мимо бездыханного тела паука, даже не остановился взглянуть на него. Пройденный этап — он только подготовил следующий. Скотт задержался лишь на миг около ломтя хлеба. Оторвав для себя маленький кусочек, бросил его за пазуху. И снова бегом.
Уже около паутины он остановился, чтобы перевести дух. Потом полез вверх по липким нитям, с силой отдирая от них руки и ноги. По дрожащей и раскачивающейся паутине, мимо дохлого таракана. Даже ртом не удавалось схватить достаточно воздуха.
А радостное возбуждение росло и росло. И неожиданно все для Скотта наполнилось смыслом, все стало закономерным. Может быть, он и выдает желаемое за действительное. Но что с того? Он верит в это.
Забравшись на верхний край паутины, Скотт переполз на рейку, прибитую вдоль стены, и отчаянно, быстро перебирая ногами, бросился бежать по ней, вовсе не замечая боли в колене.
Он несся по рейке что было сил — прямо по тени, за угол, не сбавляя хода, и снова прямо, целую милю. Крошечным жучком, задыхаясь, Скотт мчался по балке.
Ослепительный свет обрушился на него.
Он замер. Грудь ходила ходуном, горячее дыхание обжигало губы. Ветер свободы ласкал лицо. Зажмурившись, Скотт втянул в себя его нежно ласкающую прохладу. Свобода... Это слово заметалось в мозгу, вытесняя, выгоняя все прочие слова, пока наконец не зазвучало сильным, уверенным соло: «Свобода, свобода, свобода...»
Медленно,
Он стоял на краю света.
Скотт лежал в теплой, мягкой постели из сухих хрустящих листьев. Наевшись кусочком хлеба, припрятанным за пазухой, и напившись из миски, найденной под крыльцом, он теперь нежился в тепле и глядел на звезды.
Какая красота! Бледно-голубыми алмазами они рассыпались по черному атласу неба. Луна в эту ночь не выкатила свой желтый глаз на бескрайний лик неба, и кругом царила тьма, разрываемая лишь крошечными вспышками звезд.
Чудо что за ночь! Скотт чувствовал восторг оттого, что видит ту же картину, что и до падения в погреб и даже до начала болезни. А еще оттого, что не только он, крошечное существо, но и вся земля тонула в ночной бездне.
Как странно, что после всех пережитых ужасов, думая в эту ночь — последнюю ночь — о конце своего существования, он был совершенно спокоен. Ему остались считанные часы, и все же радость жизни переполняла душу.
Эта радость была верхом восторга. Она грела его больше, чем сухие листья. Знать, что конец близок, — и оставаться спокойным! Не в этом ли сила духа — духа несокрушимого? Ведь Скотт остался один на один со своей бедой, и рядом не было никого, кто смог бы пожалеть его или оценить его мужество. Это была смелость без оглядки на возможную похвалу.
Раньше — и Скотт знал это теперь наверняка — все было иначе. Как и большинство людей, он жил благодаря тому, что была жива надежда.
Но теперь, в последние роковые часы, надежда растаяла. А он тем не менее еще умел улыбаться. В момент, казалось бы, отчаяния он испытывал восторг. Скотт знал, что сделал все, что было в его силах, и ни о чем не сожалел. В этом-то и состояла его безоговорочная победа — победа над самим собой.
«Я славно бился», — сказал он себе и устыдился собственных слов. Но через мгновение стыд бесследно рассеялся: ведь в этих словах Скотт чувствовал сладость своей победы, пусть даже с легким горьковатым привкусом.
На всю вселенную он крикнул:
— Я славно бился!
И добавил чуть слышно:
— Чтоб оно все провалилось.
А потом залился смехом, который крошечным, едва ли слышным колокольчиком зазвенел над огромной черной Землей.
И было так здорово — смеяться под звездами. А потом спокойно спать.
Глава 16
Настало утро, для сонного рассудка ничем не примечательное. Веки задрожали. Скотт открыл глаза и какой-то миг еще безразлично взирал на мир. Но вдруг все вспомнил, и сердце, казалось, перестало биться.