Невеста „1-го Апреля“

Шантеплёр Гюи

Мишель даже не упорствовал в своем допросе.

— Я думаю, вы возвращаетесь в Кастельфлор? — спросил он только.

— Да, конечно.

Они пошли по узкой тропинке совсем близко друг подле друга и однако такие далекие. При неясном свете умирающего дня, деревья, уже во власти тайн мрака, принимали свои причудливые ночные формы. Одно, хрупкое, воздушное, казалось тоскующей душой, готовой улететь, но прикованной к земле; другое, громадное и угловатое, протягивало свои огромные руки, чтобы схватить какую-нибудь невидимую добычу. Там шли березы одна за другой, как белые привидения; куст гримасничал отвратительным ртом

гнома; чудовищная шевелюра топорщилась над землей. Охваченная тем почти болезненным страхом, который ей внушала ночь в тихой деревне, Сюзанна застенчиво просунула свою руку под руку своего товарища.

— Мне немного страшно, — сказала она.

— Когда испытываешь страхи маленькой девочки, — возразил молодой человек с большей логикой, чем любезностью, — гораздо лучше было бы не отваживаться идти одной и в такой час в лес.

Мишель следовал за Сюзанной с самого ее ухода из дома Мишо и не показался ей до тех пор, пока не угадал, что ею начал овладевать страх. Он сохранял против своей невесты то же неудовольствие, что и в минуту, когда он расстался с Полем, и к тому же маневры, к которым ему пришлось прибегнуть, чтобы не потерять из виду молодую девушку и в то же время не доставить ей удовольствие достижением той цели, в которую она метила, привели его в дурное настроение духа. Но Сюзи, охлажденная этим равнодушием, не чувствовала себя решительно в настроении спорить; долго она шла, не сказав ни слова, опираясь с какой-то покорностью на эту руку, которая ее не отталкивала и казалась такой безразличной к прикосновению ее руки. Одну минуту, однако, так как темнота все сгущалась, по ней пробежала дрожь, и она забыла свою гордую решимость.

— Мишель, что это там шевелится? Вдруг мы кого-нибудь встретим?

Этот раз Тремор незаметно притянул к себе руку, искавшую его защиты, и засмеялся с меньшей иронией:

— Кого же например?

— Но я не знаю… браконьера?

— В самом деле, возможно! Затем, в лесах встречаются разбойники, прекрасные, украшенные султанами разбойники, увлекающие прохожих в пещеры. Читали вы Али-Баба?

— Да, — ответила она, стараясь улыбнуться.

— Вам нечего бояться, когда вы со мною, — возразил почти кротко молодой человек.

И она замолчала; она чувствовала, что он говорил правду.

Когда они подходили к большой дороге, мисс Северн вспомнила, что Мишель уезжал на два дня в Париж. Если она еще промедлит минуту сказать ему про Поля и про Симону, она рискует не найти более удобного случая, чтобы исполнить миссию, взятую ею на себя.

— Мишель, — начала она храбро, — мне нужно вам кое-что сказать.

Он испытующе смотрел на нее; тогда она рассказала роман Поля, затем сказала про полученное письмо, упуская, естественно, случай упомянуть о свидании, назначенном в Круа-Пьер.

Мишель слушал с непоколебимым хладнокровием прекрасно известную ему историю; когда Сюзи дошла до задуманного ею проекта, он ее перебил и сообщил, что Дарану явилась та же мысль.

— Какое счастье! — воскликнула молодая девушка с такой милой радостью, что Тремор почувствовал свою досаду смягченной. — Значит, Мишель, вы охотно согласитесь поддержать этих бедных влюбленных, убедить Жака? Уверяю вас, что Поль искренен и Симона…

— Я сделаю все от меня зависящее, Сюзанна, — сказал он серьезно. Я думаю, как и вы, что Поль искренен. Он мог быть легкомысленным, ленивым, но тем не менее

он добрый малый, очень благородный, очень честный. Он небогат, Симона также, но они любят друг друга. Все остальное устраивается при некотором старании. Было бы большой жестокостью разъединить два существа, имеющих счастье любить и понимать друг друга!

Сильно сдерживаемое волнение угадывалось в голосе молодого человека. Сюзанна спрашивала себя, не думает ли он о Фаустине?

— Я не считала вас таким сентиментальным, — заявила она.

— Я повидаю Жака сегодня вечером, — сказал Мишель, не обращая внимания на замечание.

В передней Кастельфлора он остановился.

— До свидания, — сказал он.

Сюзанна вздрогнула.

— Вы не подыметесь?

— Нет, у меня ровно столько времени, чтобы вернуться в башню Сен-Сильвер. Даран обедает у меня.

Она оставалась неподвижная, в каком-то унынии.

— Но вы уезжаете завтра с Робертом? — возразила она слабо.

— Все уже условлено. Мы встретимся на вокзале в 7 часов.

Мисс Северн соображала, что бы еще сказать; она не могла допустить, чтобы Мишель расстался с ней таким образом.

— Вы мне напишете? — спросила она; мне бы хотелось знать о результате вашего свидания с г-м Рео.

— Очень охотно; я вам напишу словечко до моего от езда. До свидания.

Он пожал ей руку и сделал движение, чтобы удалиться.

— Мишель, — пробормотала она, — не прощайтесь со мной так холодно…

Инстинктивно она подставила свой лоб, освобожденный из-под белой соломенной шляпы; ее голова почти касалась груди молодого человека. Тогда он быстро прижал к себе эту доверчивую головку и, наклонившись, поцеловал закрывавшиеся веки; затем, не говоря ни слова, он вышел.

Это было так быстро, даже так внезапно, что, почувствовав себя счастливой, успокоенной, опьяненной надеждой, Сюзи спрашивала себя, что следует ей думать, и было ли это нежная ласка любви или только снисхожденья, и она стыдилась себя самой, стыдилась того, что почти выпросила поцелуй, который не думали ей давать.

V

В темноте своей отдельной комнаты, в успокоительной свежести постели, где отдыхали ее натянутые нервы, мисс Северн плакала, и ее слезы были безмолвным признанием любви, которую она долго отрицала или с которой боролась. Принужденная объяснить себе это тайное признание, она не смогла бы, впрочем, его изложить иначе, как следующими довольно странными словами:

„Мишель злой, у него нет сердца, я не знаю более невыносимого характера, как у него, жизнь с ним становится нестерпимой, но я его люблю всеми моими силами, я люблю его глупо, этой смешной любовью героинь романов; он в моих глазах самый лучший, самый благородный, самый чудный человек на свете, и для меня жизнь невозможна без него“.

Это было полное торжество „романтики“, унаследованной от бабушки. Самые невероятные проекты волновали ум маленькой американки. Она намеревалась попеременно, если Мишель ее не любил, возвратиться в Филадельфию и преподавать там французский язык или остаться во Франции и постричься в монахини и, уже в ребяческой мечте, так как она и там искала красоты, она видела себя очень худенькой, в длинных складках форменного платья, скользящей подобно тени в безмолвных коридорах старого монастыря, в котором будет очень много тонкой резьбы и громадный сад, полный роз.