Невеста берсерка
Шрифт:
И даже то, что он бабий убивец, казалось уже не таким страшным — по сравнению с тем, что случилось в том поместье.
Как же так, думала Забава. Выходит, и сюда могут нагрянуть? А если Харальда тоже убьют?
Она, задохнувшись, вцепилась в его рубаху. Матушка-Мокошь, не муж он ей, да к тому же баб своих убивает — а сердце все равно болит…
Зато сегодня ударить пригрозил, мелькнула вдруг нехорошая мысль.
И хоть Забава понимала, что он в своем праве, что она его прилюдно ослушалась, а за такое даже дядька Кимрята
Мысль эту Забава отогнала. Не до того сейчас — если и впрямь война.
Харальд-чужанин шевельнулся, убирая руку с ее спины. Она поспешно отступила в сторону — назад отступить мешал сундук.
И глянула на него виновато — может, он не сегодня-завтра в бой пойдет, под мечи и стрелы? А она свои мелкие обиды тетешкает.
Вон и тело у него все шрамами посеченное. Это сколько же ран было? И как он жив остался после такого?
Девчонка смотрела уже виновато, и Харальду это понравилось. Так лучше.
Глядишь, больше не будет своевольничать, да еще прямо во дворе, где любой может это увидеть.
Потому что если ярла не слушается даже его собственная рабыня — какой он, душу его в Хель, ярл? Сначала воины будут поглядывать удивленно, потом начнут посмеиваться за спиной…
И на смерть за него никто не пойдет. Так, побудут рядом, пока все хорошо и в походах удачлив. Но как только придется туго, начнут разбегаться. Чтобы не смеялись потом над ними в Нартвегре, что стояли насмерть за того, кого учат уму-разуму его собственные рабыни.
Харальд нахмурился, посмотрел на девчонку еще строже, чтобы покрепче запомнила урок. Бить ее, по правде говоря, не хотелось — все-таки красивая. Жалко такое лицо портить.
Добава вдруг задышала чаще и посмотрела на него странным взглядом. Потом потерла глаза, всхлипнула…
И Харальд с изумлением понял, что она смотрит на него с жалостью. Слезу при этом пуская.
Он стиснул челюсти так, что зубы клацнули. Подумал, темнея лицом под жалостливым взглядом своей рабыни — поболтали, и хватит. Вечер на дворе, день выдался пусть и не трудный, но тревожный. В баню, а потом спать.
Завтра, подумал Харальд мельком, может быть уже не до мытья. Вернутся те, кого он послал во Фрогсгард и Мейдехольм. И новости могут принести еще тревожнее, чем Снугги с Торвальдом.
Он двинулся к сундуку, где лежала чистая одежда. Взял смену для себя, потом, оглянувшись на Добаву, добавил еще одну рубаху. Содрал с кровати из-под мехового покрывала льняную холстину, сунул все это ей в руки…
А потом, сведя брови на переносице, кивком указал на дверь. И вышел первым, чутко прислушиваясь к тому, как мелко, почти неслышно, топочет следом за ним по камню Добава.
По двору за Харальдом-чужанином Забава почти бежала, втихомолку утирая слезы. Вокруг успело
В бане на этот раз они только мылись. Забава, глянув на спину, по которой крест-накрест шли два толстых, в палец толщиной, красных рубца, содрогнулась.
И обратно шла, чувствуя себя еще виноватее, чем прежде. Чистая рубаха Харальда колола распаренную кожу — он прихватил для ней одежду из своих запасов, из грубой шерсти.
Но Забава под ней даже не ежилась. Ветер дул, льняная холстина, которую она накинула поверх рубахи, чтобы прикрыть голые ноги, хлестала по коленям…
Девчонка стала шелковой. Смотрела печальным взглядом, пока он раздевался в предбаннике. А едва зайдя в парилку, тут же зачерпнула воды в бадейку и поднесла ему.
Покивала, осторожно ставя рядом с ним на скамью — мойся, мол. Острые грудки в такт кивкам маняще дрогнули…
Харальд в ответ грозно глянул и качнул головой.
Добава оказалась понятливой. Тут же мышкой ускользнула в другой угол бани и больше не пыталась обихаживать его, как старую бабу.
Жаль, что старуха ушла, размышлял Харальд, возвращаясь в опочивальню. Спросить бы, с чего это девчонка вдруг так рассопливилась.
С другой стороны, слушается — да и ладно. Не время сейчас с девичьими слезами разбираться.
Он, нарочно задержавшись у порога, поглядел, как Добава, опять глянув жалостливо в его сторону, мелкими шажками дотопала до кровати. Сама, без понукания. Собрала быстро меховое покрывало, застелила обратно льняную холстину.
И замерла, снова уставившись на него с печалью. Он кивнул на кровать — девчонка, не снимая рубахи, бочком опустилась вниз. Со взглядом таким… и лицом жалостливым настолько…
Что Харальд, коротко хохотнув, пошел сгонять это выражение с ее лица.
Харальд-чужанин содрал с Забавы рубаху не сразу. Сначала рванул вверх, оставив на локтях — и толчком ладони запрокинул ее руки назад, за голову. Пальцем погрозил, чтобы не двигалась…
Сам тут же улегся сверху. Низко, так, что лицо его нависло над Забавиной грудью.
Целовал Харальд-чужанин жестко, с прикусом. Натертые колкой шерстью соски заливало от этого жаром, и Забава задыхалась. Жалость к нему ушла как-то сама собой — не до нее стало.
А он сверху еще и глазами сверкал — серебряными, ярче огонька, танцевавшего на конце светильника. От этого воздуха Забаве не хватало еще больше. Руки, не смея его ослушаться, она держала на подушке за головой, в складках колкой рубахи…
Ойкала, когда Харальд прикусывал соски жестче прежнего.
И тяжесть его тела на ее ногах была такой обжигающей, что снизу, под животом, все горело. Словно давило там — толчками, с током крови. А еще сжималось, билось что-то внутри…